Страсти по царю и по монументам

Личность и деяния умершего более четырех веков назад государя по сию пору вызы­вают доходящие до ожесточенности споры не только среди историков, но и среди весьма далеких от про­фессионального изучения прошлого наших современников. Нет един­ства и в самом Орле. Дискуссии о целесообразности появления в го­роде памятника перемешивались с горячими обсуждениями выбора площадки для монумента, создан­ного заслуженным художником России Олегом Молчановым. Пер­воначальный проект предусматри­вал композицию из трех всадников во главе с самим царем, но в конце концов жители Орла и многочис­ленные гости праздничного собы­тия увидели одинокого конника.

Дискуссии о целесообразности появления в городе памятника перемешивались с горячими обсуждениями выбора площадки для монумента»

На открытии много говорили о заслугах Грозного, практически не упоминая о прегрешениях. Перечис­лять сомнительные, мягко говоря, страницы правления царя Ивана Ва­сильевича можно долго, но истина все равно останется неидеальной. Мнений об этой эпохе столько, что беспристрастный судья жестокого «Иоаннова» века никогда не сможет вывести из них устроившую всех среднеарифметическую, так ска­зать, биографию. Наиболее лако­ничен в перечислении достижений был Олег Молчанов, напомнивший на открытии своего детища, что именно благодаря Грозному слова «Волга — русская река» обрели со­временный смысл.

Лично меня больше всего инте­ресовало выступление православно­го подвижника схиархимандрита Илия. Духовник Святейшего Па­триарха Московского и всея Руси Кирилла пользуется среди верую­щих столь непререкаемым автори­тетом, что слова его не могли не восприниматься иначе как близ­кий к официальному отзыв наших церковных кругов на появление в стране дебютного памятника царю, сочетавшему в себе едва ли не весь спектр человеческих достоинств и недостатков. Как-никак, а траги­ческий финал духовного поединка Ивана Васильевича и митрополита Филиппа, прославившегося и как церковнослужитель, и как гуманист, и даже как талантливейший, говоря по-современному, менеджер в быт­ность свою настоятелем Соловец­кого монастыря, к достойным дея­ниям Грозного никак не отнесешь…

Схиархимандрит, окинувший со­бравшихся сверхпроницательным взглядом, говорил о царе как о строителе «нашей Родины, нашего Оте­чества», о «символе нашего муже­ства», о человеке, который «собирал нашу страну, созидал ее».

Поначалу памятник предполага­лось установить на площади перед театром юного зрителя «Свободное пространство». Однако возражения радетелей старого Орла, опасав­шихся, что монумент не впишется в сложившийся ансамбль этого угол­ка, привели к тому, что отлитому в металле царю предстоит отныне выситься на площади перед Богояв­ленским собором у стрелки рек Оки и Орлика неподалеку от памятни­ков знаменитым уроженцам Орлов­щины — автору «Левши» Николаю Лескову и герою Отечественной войны 1812 года Алексею Ермолову.

Иной раз, конечно, поводы для общественного возмущения не оправданными не назовешь. Ну сто­ило ли будоражить петербуржцев из-за мемориальной доски в честь Маннергейма? Для финнов он герой, а для большинства из нас его заслу­ги на русской службе ничуть не пе­ревешивают много другого и откро­венно враждебного. Оставшиеся в живых блокадники, их дети и внуки цветы к такой «достопримечатель­ности» уж точно бы не понесли.

Находятся желающие по-разному и по-всякому обелять того же Гу­става Карловича, заявляя, что тот якобы, несмотря на требования Гит­лера, остановил свои войска на том рубеже, который считал пределом «своих» земель, и не дал команды им идти восточнее. Но факт остает­ся фактом — регентом Финляндии, не сразу определившимся в выборе между монархией и республикой, а позднее и президентом Суоми Маннергейм стал исключительно благодаря ленинской теории права на самоопределение. Благодарность за такое благодеяние и карьерный взлет оказалась, как мы теперь прекрасно знаем, весьма своеобразной.

Особый разговор о судьбах раз­ного рода триумфальных арок. При­думали их, как известно, в Древнем Риме. Смысл изобретения в том, чтобы победоносные воины после усмирения бунтовщиков или просто успешного похода проходили под их сводами с подобающими почестя­ми. Заодно под арками проводили и пленников в цепях. Историческая память иногда столь въедалась в историческое сознание, что растяги­валась на тысячелетия. Знаменитый французский романист Стендаль писал в первой половине XIXвека, что потомки одного из ближнево­сточных народов, мятеж которого жестоко подавил император Тит, в годы стендалевского пребывания в Риме все еще избегали приближать­ся к арке, воздвигнутой по случаю его триумфа. Арка Тита высится в Вечном городе по сей день и никто на нее не посягает.

Отечественным сооружениям та­кого же рода везло порой меньше. В Ленинграде Московские триумфаль­ные ворота в 1936 году разобрали якобы для переноса на другое ме­сто из-за намеченного перемещения центра города. Знаток старого Пе­тербурга Виктор Ганшин говорил мне, что истинной причиной было то, что под этой аркой, в отличие от Нарвских триумфальных ворот, маршировали не победители Напо­леона, а русские войска, громившие персов, турок и усмирявшие мятеж в Польше.

Московскую триумфальную арку разобрали в том же 1936-м и опять же «в интересах градостроитель­ства». Первоначальное величие она обрела к 150-летию изгнания Напо­леона, но далеко не все конструк­ции «первой» арки, воздвигнутой по проекту Осипа Бове, сохранились. Говорят, что во время войны чугун­ные колонны пошли в переплавку «для фронта, для Победы». Сейчас это величественный, прекрасный, но все же в немалой степени новодел.

Традицию архитектурного во­площения военных триумфов по­пытался возродить Александр Руцкой в его бытность губернато­ром Курской области. Об этой затее говорили много и по-разному, но с годами страсти улеглись, и куряне вполне довольны симпатичным ан­самблем для семейных прогулок. Так что все рано или поздно встает на свои места…

Что же касается памятника Гроз­ному, то большинство орловцев благодарны царю за основание их города. Кстати сказать, лет пят­надцать назад подобным образом подумывали почтить непростую па­мять о нем в Вологде. Там к нему отношение особое. Предание гласит, что Иван IV подумывал о переносе в этот северный город столицы. Одна из местных общественных органи­заций устроила даже сбор средств. До переезда дело не дошло, зато вологжане любуются по сию пору изу­мительным Софийским собором, возведенным для так и не состо­явшихся столичных богослужений.

Орел — Москва

Значение царя Ивана Споры вокруг личности Гроз­ного велись, ведутся и будут вестись еще долго. Таков уж вклад этого царя в историю России. Вот, например, что писал о нем выдающийся пред­ставитель государственной школы исторической науки Ва­силий Осипович Ключевский, которого трудно заподо­зрить в классовой ненависти к само­державию. Он, между прочим, по поручению императора Александра Третьего читал курс истории его сыну вели­кому князю Георгию Александро­вичу. «Положитель­ное значение царя Ивана в истории нашего государства дале­ко не так велико, как можно было думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше заду­мывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему госу­дарственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и по­сле него, но без него это устро­ение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнейшее отрицательное значение этого царствования, царь Иван был замечательный писатель, пожалуй, даже бойкий поли­тический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбуж­денности лишило его практического такта, политического глазомера, чутья дей­ствитель­ности, и, успешно предприняв завершение государ­ственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал са­мые основания этого поряд­ка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ива­на — одно из прекраснейших по началу — по конечным его результатам наряду с мон­гольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхо­заветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя пова­лил здание, на крыше коего эти враги сидели». («Курс русской истории», том 2).