Виктор ЛОПАТНИКОВ: Современность узнает себя в зеркале прошлого

(Окончание. Начало: Русский Ришелье)

400-летие окончания Смуты и воцарения на Российском престоле династии Романовых объясняет повышенный общественный интерес к историческому пути, пройденному российской государственностью, устроение которой происходило под воздействием монархической идеи… Эту тему, начатую в прошлом номере журнала в статье «Русский Ришелье», продолжает Представитель в Совете Федерации от исполнительного органа государственной власти Республики Алтай, первый заместитель председателя Комитета СФ по науке, образованию, культуре и информационной политике, Чрезвычайный и Полномочный посол, кандидат исторических наук Виктор ЛОПАТНИКОВ.

На завершающей части переговоров с поляками Алек­сей Михайлович выступал в качестве «Великого и Полно­мочного посла» — главы российской делегации. И далее на протяжении восьми месяцев 1666 года взаимный обмен обидами, угрозами, ультиматумами обещал неизбежность провала. Царь настаивал на скорейшем завершении пере­говоров ценой немалых уступок. Был готов отказаться от Киева, пойти на компромисс в других спорных вопросах. Этого требовала напряженная внутриполитическая обста­новка, вызванная затянувшимся низложением патриарха Никона и сопутствующими церковными проблемами.

Результат, которого Ордину-Нащокину удалось до­стичь, превзошел все ожидания. Его итоги послужили се­рьезной моральной поддержкой царю в исключительно трудное для него время. Андрусовское перемирие сроком на 13 с половиной лет завершило многолетнюю русско-польскую войну, которая велась с целью вернуть земли отторгнутые Польшей в Смутное время, в 1609-1611 го­дах. Речь Посполитая возвращала все принадлежавшие Руси территории: Смоленское, Черниговское, Северское воеводства, признавала воссоединение Руси с левобереж­ной Украиной, с передачей Киева (на два года)… Переми­рие в Андрусове стало важным историческим этапом на пути к завершению бесконечной вражды между Русью и Польшей. В ходе переговоров в Андрусово Ордин-Нащокин предлагал царю пойти дальше — от простого переми­рия к Союзу с Речью Посполитой. Это позволяло бы не только «кровь христианскую успокоить», но и открывало бы возможности для глубокого, далеко идущего сотрудничества двух государств. Однако над Алексеем Михайло­вичем-государем довлел непримиримый церковник.

Между тем, произошедшее в Андрусове имело дале­ко идущие последствия, послужив вдохновляющим фак­тором к переходу российской государственности в новое качество. «Великое Княжество Московское» уходило в прошлое. 14 декабря 1667 года появился Указ «О титу­ле царском и о государственной печати». В нем Алексей Михайлович провозглашался «Великий государь, Царь и Великий князь всея Великой и Малой и Белой Руси, само­держец его Царского Величества Российского царствова­ния». Эти уточнения были внесены в изображение герба, затем выгравированы и на государственной Печати. Ука­зом царя ее «оберегателем» был назначен Афанасий Лав­рентьевич Ордин-Нащокин.

Наиболее плодотворный этап служения Ордина-Нащокина длился около четырех лет (1667-1671 гг.), ког­да Алексей Михайлович решился поставить его во гла­ве важнейших государственных дел. Исходя из объема и важности возложенных обязанностей, занятое Ордином-Нащокиным положение соответствовало уровню пре­мьер-министра, государственного канцлера. Его полно­мочия простирались от решения назревших внутригосу­дарственных проблем до остающихся незавершенными внешних. Необходимо было решительными мерами пре­одолевать застой, зависимость экономики, основанной на примитивных натуральных формах. Отгораживание от внешнего мира лишь усиливало экономическое отстава­ние, а торговая экспансия извне сводила к минимуму по­требности к саморазвитию.

Его называли «русским Ришелье» еще и потому, что продвигаемые экономические меры напоминали полити­ку протекционизма, решительно проводимую кардиналом во Франции в начале века. Такая политика в наибольшей мере отвечала потребностям государств, отставших от других в своем развитии. Добиться этого было возмож­но, лишь стимулируя собственное товарное производство. Мерами гоударственной поддержки собственных товаро­производителей и торговцев. Он считал важным обере­гать выгоду промысловиков и торговцев в отношениях с иностранными поставщиками.

«Ныне торговые статьи учинены великим рассмотре­нием, чтобы торговля происходила без ссор и без обиды; прежним компаниям быть не годится, потому что от них больше ссоры, чем дружбы; открылось, что иноземцы тор­гуют подкладным (поддельными товарами), тайные под­ряды делают, «многими долгами русских людей обреме­няют» (Соловьев XII, 277). В данном случае речь идет об объявлении Новоторгового Устава (1667 г.), по которому вводился пересмотренный регламент в осуществлении на­логовой политики, в соблюдении торговых и таможенных операций. Было принято решение учредить департамент — Приказ «купецких» дел. Полномочия Приказа состояли не только в «избавлении от волокиты», но и ограждении «купецких людей» от произвола, творимого как на гра­ницах, так и окраинных от столицы воеводствах. Вводом вексельной системы взаиморасчетов, пониженных по­шлин был увеличен товарооборот через Астрахань.

Без ведома «царственной большой Печати оберегателя» никакие государственные акты и распоряжения не могли иметь законной силы. Он исходил из того, что по­сольский Приказ есть «око всей России», службу в нем следует поручать «беспорочным, избранным людям, во всем освидетельствованным разумом и правдою». Он до­казывал пагубность «неформальных» отношений высо­копоставленных бояр и дьяков с иностранными предста­вителями, в ходе которых заключались сделки, в ущерб «казенной прибыли». «Не научились,— доказывал он царю,— посольские дьяки при договорах на съездах го­сударственные дела в высокой чести иметь, а на Москве живучи бесстрашно мешают посольские дела в прибы­лях с четвертными и с кабацкими откупами». Он требо­вал чтобы «думные дьяки великих государственных дел с кружечными делами не мешали бы и непригожих речей на Москве с иностранцами не плодили бы».

«Доброму не стыдно навыкать и со стороны, — гово­рил он,— у чужих, даже у своих врагов». Тем самым зада­вался вектор в сторону освоения цивилизационных идей и достижений иностранных государств. Предпринима­ются дальнейшие шаги к преодолению самоизоляции, к расширению отношений Московии с Францией, Данией, Италией, Испанией, Австрией, Британией. Его интересы простирались в сторону Индии, Китая. Глава Посольского приказа считал нужным зазывать в Москву знающих, ма­стеровых людей, а не только таких, кто умел воевать или торговать. Строительство флота он поручил мастерам из Голландии.

От русских посольств теперь требовалась не только до­ставка даров и экзотических приобретений для Двора, но прежде всего регулярные отчеты с изложением сведений общеполитического характера и особенностей уклада за­граничной жизни, системы хозяйствования.

Поступающие от них известия стали открывать мир в ином, чем это представлялось ранее, свете. Из Франции (1668) посол Потемкин докладывал: «Люди во Француз­ском государстве человечны и ко всем наукам, к философ­ским и рыцарским тщательны»… «Парис (Париж) вели­кий и многолюдный, и богатый, и школ в нем безмерно много; студентов в Парисе бывает тысяч до тридцати и больше». «Из иных государств во Французскую землю в город Парис и в иные городы приезжают для науки фило­софской и для учения ратного строя королевичи и вели­кородные, из разных чинов люди…»

Русский посол Виниус (1773 г.) сообщал об особенно­стях политического строя Британии: «Правление английскаго королевства, или какъ общимъ именемъ именуютъ Великой Британии, есть отчасти монархиально (единов­ластно), отчасти аристократично (правление первых лю­дей), отчасти демократно (народоправительно). Монархиально есть потому, что имеют англичане короля, кото­рый имеет отчасти в правлении силу и повеление, только не самовластно. Аристократно и демократно есть потому: во время великих дел, начатия войны или учинения мира, или поборов каких денежных, король созывает парламент или сейм. Парламент делится на два дома: один называют вышним собираются сенаторы и шляхта лучшая изо всей земли; в другом собираются старосты мирских людей всех городов и мест, и хотя что в вышнем доме приговорят, од­нако, без позволения нижняго дома совершить то дело не возможно, потому что всякие поборы денежные зависят от меньшаго дома. И потому вышний дом может назвать­ся аристократия, а нижний демократия. А без повеления тех двух домов король не может в великих делах никакого совершенства учинить». (Соловьев, XII, 247-248).

Поступали сведения и иного рода. Посол Чемоданов в Венеции представил грамоту на имя дожа Франциска, од­нако «очень удивился, когда ему объявили, что прежнего князя Францискуса волею божию не стало, а после него нынешний князь уже третий». Дипломатический казус произошел и в Италии с Потемкиным, которому также объявили «Его королевского величества Филиппа не ста­ло тому ныне четвертый год».

Послы открывали для себя и многое другое. В евро­пейских государствах получали известность труды, ис­следования, открытия Галилея, Декарта, Бекона, Гоббса, Кампанеллы, Паскаля, Спинозы, Кеплера, Лейбница, Локка, Ньютона; на театральных подмостках ставились произведения Шекспира, Мольера, Сервантеса, Корнеля, Расина; исполнялась музыка Вивальди, Монтеверди; тво­рили Рембрандт, Бернини. Век Просвещения, проклады­вал себе дорогу многочисленными книгоиздательствами, библиотеками, распространением периодической печати, газет.

Неродовитый, «служилый выскочка» Ордин-Нащокин не сумел вписаться в столичную жизнь, оказался чужаком во властных коридорах. Уязвимости его положения до­бавляло и другое: долгие отлучки из Москвы на перегово­ры либо с представителями Крыма, либо с украинскими гетманами или же с поляками. Подписание перемирия в Андрусово болезненно затрагивало судьбу разделенно­го украинского народа, белорусов, оставшихся в орбите польского влияния. «Худоумные и непостоянные гетма­ны» то и дело воспламеняли национально-религиозные чувства «бунтливых казаков». Мятежные настроения за­порожцев не ослабевали и обещали новое вторжение со­юзных с ними крымчан в пределы Руси. С большим тру­дом с крымским ханом Адиль Гиреем был найден ком­промисс в отношениях. В результате южные рубежи из­бавлялись от угрозы набегов племен ногайцев, темрюков, черкесов. Однако более всего требовали к себе внимания проблемы, порожденные политическим положением вну­три Польши, с решением вопросов, оставшихся за чертой Андрусовского перемирия.

Потоп, «аналог русской смуты», нагрянувший на по­ляков, породил кризис государственной власти. Король Ян Казимир отрекся от престола. Перед поляками стал вопрос о судьбе монархии, как и кому передать королев­ский трон. Среди прочих раздавались голоса в пользу наследника русского престола или же самого царя Алексея Михайловича. Здесь потребовались дипломати­ческая дальновидность Ордина-Нащокина для переубеж­дения собственного правителя, которому эта идея показалась весьма привлекатель­ной. Скороспелое решение, будь оно принято, повлекло бы за собой немалые политико-экономиче­ские последствия. Московия втягивалась бы в цепь со­бытий, ущербных для го­сударства. За красивыми внешними атрибутами стояли обременения и угрозы, с которыми поляки не могли са­мостоятельно спра­виться. Только по линии церквей вы­двигалось 21 препят­ствие…

Тем временем враждебные силы, пользуясь безнака­занностью, «свободой рук» охаивали и извра­щали дела и помыслы ближнего боярина. Сво­им появлением в верховной власти Ордин-Нащокин по­пытался привнести перемены в государственное управление, в предписания дьякам порядка в веде­нии дел. Однако это только ускоряло его падение. Бюрократия к тому времени отточила приемы, известные в чиновной практике и поныне. Чем больших высот он достигал в служении, тем ожесточеннее давали о себе знать оппоненты, особенно те из них, кого он вынужден был «ставить на место». В ответ его начали травить. «В прежние времена и хуже Афанасия при государской милости был Малюта Скуратов».

Между тем, Ордин-Нащокин выступал против поряд­ка, когда ход дел в государстве определялся лишь по го­сударевой воле. Нераспорядительность, обусловленная ожиданием указов из Москвы начальствующих людей, сковывала исполнителей. Желание избежать ошибок дей­ствовало парализующе, побуждая умалчивать, а иной раз искажать правду об исходе событий. Между тем, запозда­лые указания государя обрекали предприятия на неудачу.

Мелочная опека, немотивированные указания на ос­нове одного только «угодны ли они или не угодны богу», подверженность сторонним влияниям, слухам, религиоз­но-мистическим приметам и предзнаменованиям не могли не озадачивать даже самых преданных, расположенных к царю людей.

Особенно очевидно это проявлялось в ходе военных действий: «Там, где глаз видит, ухо слышит, там и надо промысел держать неотложно, не дожидаясь царского Указа». К этому примыкают суждения Ордина-Нащокина об особой цене на личность, наделенную управленческим талантом, предприим­чивостью, распорядительностью. Эти его представления сведены в одно понятие — «промысел». Обращаясь к шведскому опы­ту, он отмечает бережли­во-внимательный подход власти к этой особой ка­тегории людей. «Дело в промысле. А не в том, что людей много; вот швед всех соседних государств безлюд­нее, а промыслом над всеми верх бе­рет; у него никто не смеет отнять воли у промышленника; по­ловину рати продать, а промышленника ку­пить — и то будет вы­годнее…» Особенно опасными его противниками высту­пали представители высшей знати, такие, например, как всесильный князь Хитрово, на­стойчиво продвигавший интересы голландских купцов. Князь действо­вал из-за кулис, заслужив публичную ре­путацию «шептуна». Его услуги состояли в том, чтобы в минуты «беспомощности и даже растерянности» царя в ходе общения с боярами нашептывать ему советы из-за двери.

Князь Иван Хованский, в свое время сменивший Ордина-Нащокина на псковском воеводстве, делал все для того, чтобы дискредитировать нововведения своего пред­шественника в хозяйственную жизнь региона устроением «городового управления». Предпринятые Ордином-Нащокиным меры, основанные на самоуправлении, были не по душе местной верхушке. Царь, не вникнув в суть дела, пошел у знатного боярина на поводу.

Русский Ришелье

Впоследствии Хованский, так или иначе соприкасаясь с Ордином-Нащокиным, демонстрировал свое превосход­ство, пытался унизить, а то и опорочить не защищенного титулами дворянина. Происки его в иных случаях стано­вились известны царю. На это он отписывал родовитому сановнику: «А тебя, князя Ивана, взыскал и выбрал на эту службу великий государь, а то тебя всяк называет дураком и тебе своею службой возноситься не надобно; ты хва­лишься, что тебе под Ревель идти не страшно: и тебе хва­литься не довелось, потому что, кто на похвальбе ходит, всегда посрамлен бывает. И ты этой своей похвальбою изломишь саблю; за что ты тех ненавидишь, которые го­сударю служат верно? Тебе бы великого государя Указ ис­полнить, с Афанасием помириться, а если не помиришься и станешь Афанасия теснить и бесчестить, то великий го­сударь велел тебе сказать, что за непослушание и за Афа­насия тебе и всему роду твоему быть разорену».

И до Хованского, и после Россия знала таких, оказав­шихся на поверхности государственной жизни «удаль­цов». Этот человек получил прозвище «таратуй» (бол­тун), сумел впоследствии отличиться во всяком таком, что, в конечном счете, привело его на плаху…

Ордин-Нащокин был человеком иной закваски. По со­стоянию духа, при очевидной для всех высоте ума он не мог терпеть унижений, пренебрежительного отношения к себе со стороны «спесивой знати». При этом его, перво­го боярина, постоянно провоцировали. Делалось это так, чтобы задеть самолюбие, что не могло не вызывать чув­ства обиды, раздражения. Его положение становилось нетерпимым. «Они службишке нашей мало доверяют, — писал Ордин-Нащокин, — у нас любят дело и ненавидят, смотря не по делу, а по человеку». К тому же взгляды на отношения с внешним миром, которых Ордин-Нащокин стойко придерживался, не могли не иметь противников.

Поведение польской стороны, подписавшей Андрусовский договор, не отличалось последовательностью. Предпринимались действия, идущие вразрез с прежни­ми договоренностями. Историческое наследие, питавшее многолетнюю вражду Руси и Речи Посполитой, Костела и Православной церкви, по-прежнему стояло у порога. Ука­зывая на уязвимость собственного положения, на нехват­ку политического веса и влияния на дела он не без причин упрекал царя: «Ты меня вывел, — замечает он царю, — так стыдно тебе меня не поддерживать, делать не по-моему, давать радость врагам моим, которые, действуя против меня, действуют и против тебя». К тому времени у овдо­вевшего Алексея Михайловича возникли новые ориенти­ры. Он стал искать поддержки и опоры в других, нужных ему людях. Складывалась атмосфера, не благоприятству­ющая ни Ордину-Нащокину, ни государственным целям, которые он перед собой ставил.

«Перед всеми людьми за твое государево дело никто так не возненавижен, как я». Сохранились его письма к царю, относящиеся к итоговой части его служения. В них нет прежних реверансов почтения царю, откровенно вы­ражены горечь, обида. Похоже, натянутые отношения с царем переросли в начале 70-х в конфронтацию. Тесни­мый со всех сторон, оклеветанный, но не сломленный, он отказывается служить дальше, удаляется в монастырь. «Сильных не боюсь. Умираю в правде» — кредо выдаю­щегося россиянина.

«Государственный человек XVII века»

Охранительность, свойственная имперскому периоду российской истории, оставляет благостные, пасторальные представления об Алексее Михайловиче и его царствова­нии. Однако какими бы привлекательными в обыденной жизни ни выглядели некоторые черты его характера, в том, что касалось власти, он выступал заурядным деспо­тичным правителем «не очень образованным и не слиш­ком одаренным». Ни чем иным, как иронией истории нельзя объяснить тот факт, что он запечатлен в анналах как «тишайший», и это несмотря на череду кровопролит­ных войн, жестокое подавление восстаний, протеста соло­вецких староверов. Поколения российского крестьянства ему «обязаны» за многовековое крепостническое раб­ство, затвержденное Указом от 1649 года.

Приглянувшаяся в юности идея провозгласить Москву третьим Римом, а Русь — покровительницей всех истинно православных христиан, с наступлением зрелого возрас­та не казалась ему утопической. Он сумел проложить ей дорогу в будущее, передал своим преемникам такое на­следие, как «раскол», с его неисчислимыми бедствиями, ожидавшими поколения русских людей. Хорошо осведом­ленный в том, чем и как живут соседние народы, Алексей Михайлович предпочел оставаться в плену ветхозаветных ценностей, не решился стать на путь просвещения и про­гресса. При неотступных тяготах и проблемах, преследо­вавших вверенное ему Отечество, когда Русь настигала беда, царь умел находить утешение в многочасовых мо­лебнах, в многодневных шествиях по церквям и монасты­рям; да еще в соколиной охоте, которой самодержец по­свящал дни и месяцы государевой жизни. Царь Алексей Михайлович отличился своей исключительной способно­стью к воспроизводству потомства, от двух жен у него бы­ло 16 детей. Это обстоятельство стало причиной кровавой династической смуты, жертвами которой стали многие из его преданных сподвижников. Лишь чудо помогло убе­речь тогда от гибели его сына, юного Петра.

Из государственных заслуг, за что особенно был бла­годарен Петр I отцу, — это то, что Алексею Михайловичу удалось отстоять светский характер российской государ­ственности, отдалить от нее церковь, укрепить монархи­ческие устои.

Ордин-Нащокин в своих исканиях опередил время. Оно пришло спустя два десятилетия в облике молодого самодержца Петра. Единомышленники, последователи, чья жизнь продлилась за пределы XVII века, донесли до Петра Алексеевича смысл и значение наследия выдаю­щегося россиянина. Его главные предпосылки состояли в обосновании государственной политики открытости внешнему миру; в определении приоритетов России в решении военно-стратегических, территориальных про­блем; в необходимости построения экономики страны на национальном базисе. Петру I (Великому) было дано не только перенять, но и воплотить идеи ближнего боярина.

Спустя три века благодарное Отечество смогло воздать должное Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину, увековечив в памятнике «Тысячелетие России» воздвиг­нутом в Великом Новгороде в 1862 году. Его рельефный портрет размещен в одном ряду с Владимиром Монома­хом, Иваном III, Петром I, Сперанским, Румянцевым и другими выдающимися соотечественниками.