Русский Ришелье

400-летие окончания Смуты и воцарения на Российском престоле династии Романовых объясняет повышенный общественный интерес к историческому пути, пройденному российской государственностью, устроение которой происходило под воздействием монархической идеи. Не обойдены вниманием и ее властные представители, кто с XVII и до начала ХХ века стоял во главе Московского княжества, Российского царства, Российской империи. «Нам есть чем гордиться, и есть в чем каяться, — заметила великая княгиня Мария Владимировна Романова в интервью журналу «РФ сегодня». — Об ошибках и достижениях нашей династии можно говорить бесконечно, спорить, обсуждать различные нюансы. Этот анализ никогда не станет исчерпывающим. Те, кто критикует Императорский дом, зачастую приносят ему больше пользы, чем те, кто пытается, пусть и из самых лучших побуждений, создать лакированный, но далекий от действительности образ».

Это суждение главы Российского императорского дома, сде­ланное ею спустя четыре столетия, подтверждает потреб­ность не только в том, чтобы, переосмысливая историче­ское прошлое, воссоздать близкий к действительности об­лик российской монархии. Обращение к реальной практике государственной жизни обнажает исторические лакуны в том, как и кем на деле прокладывался путь российской го­сударственности, когда, на каком этапе монархическая идея стала препятствием на пути исторического процесса, исчер­пала себя. Особое значение имело бы прояснение роли того, в какой мере и как личность монарха предопределяла на­правление движения, его исход. По самодержавной ли воле или вопреки ей порой выстраивалась будущность России?

Похоже, мы в очередной раз находимся в исходной точке познания собственной истории в ее подлинном виде. По ме­ре того, как массовое сознание освобождается от культово­го восприятия царей, императоров, вождей, из далеких глу­бин все больше проступают личности, благодаря которым Россия проследовала сквозь время, сохраняя и возвышая себя в сообществе других стран и народов. Исключитель­ной важности задача состоит в том, чтобы выводить из те­ни имена и деяния подлинных устроителей России. Одна из таких фигур — Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин…

Жизнь и судьба Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (1606-1680) отделена от нас четырьмя веками. Ему на протяжении третьей четверти XVII века довелось быть на острие сложнейших внутри- и внешнеполитических про­блем российской государственности. Годы его служения про­легли через царствование Алексея Михайловича Романова (1629-1676). Иностранцы, признавая влияние, которое Ордин-Нащокин оказывал на политику Московского государ­ства, называли его «русским Ришелье». Историки же счита­ют первым российским канцлером, основателем и предтечей преобразовательной программы Петра I. Царь Алексей Ми­хайлович присвоил ему высший чин на государевой службе— ближнего боярина, а в своем обращении к нему как-то предрек: «А служба твоя забвенна николи не будет».

Становление Ордина-Нащокина протекало на западной окраине России. Житейский опыт его предков закладывал­ся в пору Золотой орды (до середины XVIII века его имя и фамилия имели иную транскрипцию: «Ордын-Нащокин») на землях, где постоянно давало о себе знать немецкое, польское, шведское влияние. Домашнее образование Ордину-Нащокину дал отец, обедневший псковский дворянин. Афанасий довольно рано заявил о себе, о своих способно­стях в общинном управлении. Потребность в людях знаю­щих и умеющих ощущалась в то время особенно остро. В 1650-е годы была осуществлена идея «тысячи», — повсе­местного выявления молодых подающих надежды дворян. Половина из этой когорты пополняла управленческие ре­сурсы в Москве, другая шла на укрепление окраинных во­еводских структур. Ордин-Нащокин оказался в их числе. Весомости кандидатуре псковского дворянина придавало уверенное владение польским, немецким языками, навыки общения с иноземцами.

У Руси середины XVII века было свое особое средневеко­вье. Архаичные нравы и обычаи, замкнутость, оберегаемая от «тлетворного» влияния Запада, — вот характерные чер­ты русской повседневности того времени. «Московитяне, — отмечал современник, — без всякой науки и образования, все однолетки в этом отношении». Грамотность не превы­шала одного процента. Религиозный фанатизм стеной стоял на пути просвещения.

Патриарх Никон, ряд лет фактически правивший в стра­не, распорядился сжечь привезенные из-за границы кар­тины, музыкальные инструменты — «органы», потребовал выселить, проживающих в Москве «латинян» в пригород­ную слободу. Он и вторивший ему молодой Алексей Михай­лович приложили немало усилий к тому, чтобы увести об­щественное сознание в сторону теологического, церковного начала. Обстановка если не «железного занавеса», то сани­тарного кордона держала россиян в изоляции от внешнего мира. Такие явления, как бегство за рубеж, невозвращение на родину из-за границы своих сограждан, имело место уже тогда, в те времена.

«Правда есть всему тому, — пишет дьяк Котошихин, — для науки и обычая в иные государства детей своих не по­сылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую, начали свою веру отменять, а пристав к иным и о возвращении к домам своим и к сороди­чам никакого бы попечения не имели и не мыслили. А ко­торый бы человек князь или боярин, или кто-нибудь, сам, или сына, или брата своего послал для какого-нибудь дела в иные государства без ведомости, не бив челом государю, и такому бы человеку за такое дело в измену, и вотчины, и поместья и животы взяты были на царя.»

1613 год, положив конец смуте, не означал окончания «смутного лихолетья». Преодоление его последствий тре­бовало длительной реабилитации. Ущерб выразился в разрушении социальных связей, в забвении традиций, в размывании управления. Нарушилась преемственность в смене вовлекаемых во власть людей. Восходящей элите не хватало знаний, образованности, опыта. Государственным структурам не доставало устойчивости, стабильности.

Тем временем вызовы извне заявляли о себе по разным азимутам: со стороны Речи Посполитой, Швеции, Крым­ского ханства, оттоманской Турции. Не меньшую опас­ность таили в себе угрозы внутреннего порядка: бунты то в Москве, то в Новгороде, то в Пскове, затем восстание под предводительством Степана Разина. Положение усугубля­лось брожением на Украине. Мятежи и раздоры гетманов вдохновлялись враждебными Москве силами. Сохранялась угроза набегов кочевников с юга и востока. Это требова­ло продолжения строительства заградительных фортифи­кационных сооружений — «засечных черт». Масштабы и протяженность Симбирской, Тамбовской, Закамской, Бел­городской черт и теперь будоражат воображение. Приходи­лось собирать «всем миром» от царя и всех остальных под­данных так называемую «общую милостыню», — «Полонячьи деньги» на выкуп из крымско-татарского рабства сотен и тысяч русских людей.

Тем временем в патриотической среде не ослабевала жажда реванша. Раздавались призывы вернуть «принад­лежащие Руси по праву и достоянию предков князей Вла­димирских» православные земли, отошедшие к полякам во времена лихолетья. Поддаваясь на призывы, власть вынуж­дена была принимать безрассудные решения. Гибель во­йска боярина Шеина под Смоленском в 1617 году стало не долгим уроком.

Избрание «не способнейшего, а удобнейшего» Михаила Романова на царствие стало этапным не только в дальней­шем становлении российской монархии, но и вехой в за­креплении привилегий родовой знати. «У московитян, — отмечали иностранцы, — знаменитость рода ценится выше справедливости». Особый вес обрели «разрядные книги», своего рода номенклатурные предписания, которые отдава­ли приоритет потомственной элите при замещении «служи­лых мест». Подобное породило «местничество» — подход к распределению высоких должностей за именитыми потом­ками. На деле это оборачивалось погоней за «местом». К примеру, князь Хованский «ставил в смех» князя Прозоров­ского, поскольку он «выше того боярина тремя местами». От чиновников во власти строго требовалось следить, что­бы приглашенные на совет «так сели». При этом «иные боя­ре-брады свои уставя, ничего не отвечают, потому, что царь жалует многих в бояре не по роду их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные.»

Церковь, проникающая во все поры государственной власти, диктат высших сословий, их претензии на право быть во главе всего составляли каркас религиозно-олигар­хической системы управления. Преобладающее влияние со­словных кланов усугубляло проблемы не ставших на ноги, не окрепших со времен Смуты государственных структур. Царство долгое время было на попечении «дядьки» Бориса Ивановича Морозова, воспитателя 16-летнего Алексея и его «собинного друга» патриарха Никона. Их доминирование в правлении оборачивалось злоупотреблениями, расхищени­ем собственности. Ближний боярин Морозов, фактический управитель Руси в 1647-1653 годах, сумел увеличить свое состояние в 25 раз, оформив на себя немалую часть принад­лежавшей казне собственности.

Патриарх Никон добился «несудимой грамоты» мона­стырям и церквям и без того обладавшим 2/3 земельных владений. Им дозволялось оставлять у себя беглое от помещиков «тягловое» население. Другие «новые господа», желая не отстать, пополняли состояния вымога­тельством. Особенно «усердствовал» глава Земского прика­за Л.С. Плещеев, чье имя стало символом нового безвреме­нья. «Плещеевщина» означала стяжательство, беззаконие, произвол. «Всему великому мздоиманию Москва корень».

Высшие сословия распределяли между собой ключевые государственные должности. Приказы (читай департаменты государственной власти), возглавлялись людьми знатными, но не наделенными ни знаниями, ни способностями. Зани­мая высокие должности, те передоверяли решение многих вопросов чиновному аппарату. Такой порядок вещей пре­вратил набиравшую силу бюрократию в основу вертикали власти, перестроить которую ни тогда, ни в последующие столетия не удавалось. «Крапивное семя», способное «в посмех поставить» распоряжение самого царя, использовало подьяческие (чиновные) должности для неудержного лич­ного обогащения. Наиболее полно это воплощалось в обли­ке «приказных дьяков», высшей бюрократической элиты. В ходу была поговорка «как пометил дьяк, то и делу быть так».

Восстановить преемственность в воспроизводстве людей, приспособленных к государственной работе, не удавалось. «Бунташным» век делало не только непомерное налоговое бремя, но и недальновидное, сумбурное, основанное на силе и жестокости правления. «Скудость в государственных му­жах» оборачивалась трагедиями и тяжелейшим ущербом. Так, непомерный налог на соль перерос в бунт в 1648 году.

«Сильных людей» бояр Плещеева и Траханиотова, дьяка Чистого, подлинных виновников замены поместных нало­гов увеличением на 1/3 пошлины на соль, выдали толпе на растерзание. Стоимость соли вернули к прежнему уровню.

Денежная реформа — замена серебряных денежных зна­ков на медные в 1654 году — дезорганизовала денежное об­ращение, привела к росту дороговизны, к «медному бунту» в 1662 году. Мятеж потопили в крови, реформу отменили.

Оформленное на Земском Соборе (1649 г.) право «веч­ной и бессрочной потомственной крестьянской крепости», в результате которой крестьяне оказались «мертвы в за­коне» послужило прологом к восстанию Степана Разина (1670-1671 гг.).

Исправление церковных книг и обрядов, начало которо­му было положено в 1653 году, вызвало протест как иерар­хов, так и верующих. Реформа обернулась духовным рас­колом и физическим террором против собственного наро­да. «Соловецкое возмущение» власть гасила непрерывной с 1668 по 1776 годы осадой монастыря. Мятежники были казнены. Исторические имена страстотерпцев, символы то­го времени: боярыня Морозова, протопоп Аввакум.

Не отмечены славой и военные походы тех лет. Успеш­ные поначалу, они заканчивались ничем. Так было во вре­мя русско-польской войны в 1654-1656 годах, когда победы порождали лишь иллюзии, а захваченные города и террито­рии, в конечном счете, приходилось уступать. Итогом вой­ны со Швецией стал Кардисский мир (1661 г.), по которому Московия вновь была вынуждена сдать отвоеванные терри­тории. Вторая польская компания (1659-1667 гг.) оказалась особенно жертвенной, губительной для войска. В июне 1659 года князь Трубецкой был разбит под Конотом. Увлекшись преследованием, его отряды попали в засаду, погиб цвет дворянской конницы — 5 тысяч сабель. Попавшие в плен были физически истреблены на месте. В сентябре под Чудновым, запертое в котле капитулировало войско Шереме­тьева. Сам командующий попал в заложники к крымчанам.

Осенью 1661 года в сражении под Полонкой из 20-тысяч­ного войска под командованием князя Хованского осталось около одной тысячи. Возникла угроза нового захвата поля­ками Москвы. Спешно в Подмосковье стали строить загра­дительные укрепления. Готовился отъезд царского двора за Волгу, в Ярославль.

Великий князь Алексей Михайлович в детстве и отро­честве большую часть времени проводил перед образами в молебнах. Фанатическая религиозность, пестуемая в до­ме отца патриарха Филарета, затем «собинным другом» митрополитом Никоном, оттесняла мирское. Его взросле­ние происходило медленно, как и осознание своего особого предназначения. Этапами в его прозрении стали события «соляного бунта», а также участие в военном походе рус­ско-польской войны (1654-1656 гг.). В ту пору открывались глаза царя на многое. Окружающий мир, его повседнев­ность, чем и как живут люди, представало в другом свете.

Приходило и понимание пагубности отгораживания Мо­сковской Руси от внешнего мира. В критические моменты он познавал, кто есть кто, а также цену слова и дела.

Чтобы решать проблемы, нужны были знающие, спо­собные люди. Тогда он узнал Ордина-Нащокина, который заметно «выпадал» из окружения: превосходил живостью ума, сноровкой, распорядительностью, способностью пред­ложить нужное решение в трудных ситуациях. Достоинства Ордина-Нащокина, помимо прочего, определялись испол­нительностью, преданностью, верностью долгу. Не родови­тый, не обремененный титулами, он не позволял себе само­вольничать, относиться к делу спустя рукава или, как иные носители знатных фамилий, уклоняться от службы, поки­дать войско, дезертировать.

Царь стал привлекать псковского дворянина к решению проблем на приграничных землях, там, где межгосудар­ственное противостояние выступало постоянным факто­ром. 50-60-е годы были наиболее трудными в судьбе Ордина-Нащокина. Он и воевода, и собиратель ополчения, и во главе войсковых частей порой в самом пекле кровопролит­ных сражений. Тяжким бременем ложились обязанности по наведению порядка на разоренных территориях. Военная стихия обрекала местное население на нищету и уничтоже­ние. Свои наблюдения, относимые к способностям государ­ства вести затяжную войну, Ордин-Нащокин докладывал царю. Войска, не зная точно ни цели, ни плана, изнуряемые переходами по бескрайним пространствам, не столько сра­жались, сколько наносили урон населению.

Ополчение из дворян, не обученное, изнеженное вольни­цей, не приспособленное к службе в полевых условиях, не способно было стать опорой в длительной войне. Другая часть войска состояла из наемников и донских казаков. Эти, «отяжелев награбленным», не спешили выполнять приказы.

Укрощать произвол, насаждать порядок и справедливость всеми возможными средствами, приходилось воеводе Ордину-Нащокину. «Лучше бы я на себе раны видел, только бы невинные люди такой крови не терпели, — писал он, — лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь и не видать над людьми таких злых бед».

Царь своим указом становит его главным управляющим на территориях, где год за годом происходили военные дей­ствия. Необходимо было налаживать на местах управление, хозяйственную жизнь, торговлю, имея дело с дезориенти­рованным, напуганным, обобранным грабежами и маро­дерством населением.

К этому периоду служения Ордина-Нащокина относится одно из посланий к нему Алексея Михайловича. В нем, отме­чая христианское смирение подданного, значилось: «Пожа­ловали мы, великий государь, тебя Афанасия за твои к нам многие службы и радения, что ты, помня бога и его святые заповеди, алчных кормишь, жадных поишь, нагих одеваешь, странных в кровы вводишь, больных посещаешь, в темницы приходишь, еще и ноги умываешь и наше великого государя крестное целование исполняешь, о наших делах радеешь му­жественно и храбро, и до ратных людей ласков, а ворам не спускаешь и против свейского (шведского) короля славных городов стоишь с нашими людьми смелым сердцем».

Между тем, военно-политическая обстановка все больше требовала участия Ордина-Нащокина в попытках дипломатического урегулирования, поскольку силы воюющих сто­рон иссякали, в противостоянии нередко обозначался тупик.

Шведским направлением Ордин-Нащокин стал заниматься начиная с 1642 года, когда ему впервые было поручено ведение переговоров по пограничному размежеванию. Уже тогда твердость духа, острый ум, способность предугадывать ход мыслей оппонентов произвели на шведов сильное впе­чатление. К тому времени дипломатическая деятельность в европейских государствах превратилась в профессию, куда в первую очередь выдвигались люди высокообразованные, наделенные яркой индивидуальностью. Противная сторона, в отличие от иных представителей Московии, на перегово­рах выглядела более подготовленной и убедительной. Уча­стие в переговорах протекало под руководством все тех же представителей родовитых сословий. Это вынуждало царя в своих связях с Ординым-Нащокиным порой прибегать к тайнописи. В одном из таких посланий говорилось: «.про­мышляй по своему рассмотрению один, смотря по тамошне­му делу, как тебя бог наставит, а что у тебя станет делаться в тайне, пиши к нам в приказ наших тайных дел».

Ордин-Нащокин оставался мозговым центром, душой дипломатических событий, однако одного его таланта было недостаточно. Заключенное на три года перемирие в Вилиесари (1658 г.), в благоприятном для России духе, впоследствии было перечеркнуто трагическими событиями поль­ской кампании 60-х годов. Вопрос о том, чтобы Русь обо­сновала на Балтийском побережье «морские пристанища», пришлось отложить.

Горький опыт лишь укреплял правильность вынашива­емой Ординым-Нащокиным внешнеполитической концеп­ции. Она состояла в том, чтобы из всех проблем, стоящих перед российским государством, выделить первостепен­ную. Вести войну «против всех» безрассудно. Одолеть Речь Посполитую, действующую в союзе с Курляндским княже­ством и одновременно выступать войной против Швеции, бесперспективно. Необходимо находить союзников. Рас­полагая более полными сведениями о соотношении сил на западных рубежах России, Ордин-Нащокин видел Речь Посполитую возможным союзником для Руси, несмотря на то, что в союзе с Литовским княжеством она оккупирова­ла древние российские территории, подчинила себе значи­тельную часть Украины, владела Киевом, Смоленском.

Читайте также:

• «Государственный человек XVII века» • Виктор ЛОПАТНИКОВ: Современность узнает себя в зеркале прошлого

Но и в этих условиях Ордин-Нащокин обосновывал и от­стаивал курс на сближение с Речью Посполитой, выдвигая главный довод, — два славянских народа не могут жить в постоянной вражде. Рано или поздно, верил он, необходи­мые для этого условия созреют. Урон, наносимый друг дру­гу, противоречит здравому смыслу, лишает народы исто­рической перспективы. Истощаемые военным противо­борством стороны будут вынуждены искать возможности переговоров. Тогда по сценарию, сходному с российской Смутой, Польша переживала Потоп, национальную драму, вызванную шведским вторжением и последующей шведско- польской Северной войной (1655-1660 гг.).

Однако ближайшие советники Алексея Михайловича бы­ли глухи к доводам разума. Квасной патриотизм питал ил­люзии на скорый возврат утраченного. Люди, не способные трезво сопоставить силы сторон, слепо верили в успех бы­стрых и легких побед. К этому склоняли и самодержца. Мно­гим, в том числе и Ордину-Нащокину, последствия подобных решений приходилось испытывать на себе. Серьезный урок был преподан Алексею Михайловичу, когда возглавляемое им войско пыталось овладеть Ригой. Результат не был до­стигнут, а подоспевший на военных кораблях шведский де­сант лишил русское войско возможности действовать даль­ше. Возможность победы в затяжной позиционной войне с обученным, хорошо оснащенным противником год за годом опровергалась трагическим исходом сражений.

Оставалось единственное — добиваться урегулирования проблем политическими средствами. В пределах одной ста­тьи невозможно воссоздать полноту событий, степень уча­стия в них Ордина-Нащокина. Особенно трудно это дается в такой сфере, как дипломатия. Вершиной дипломатического служения стали события в Андрусове (1666 г.), где талант Ордина-Нащокина проявился с лучшей стороны. Перед переговорщиками стеной стояло не только тяжкое насле­дие вековых распрей, но и текущее, выстраданное на полях сражений за последние тринадцать лет, когда предприни­маемые время от времени дипломатические усилия преры­вались войной. Началу переговоров в Андрусово предше­ствовали два безуспешных года, в ходе которых состоялось тридцать посольских съездов на русской и польской сторо­не. Алексей Михайлович вынужден был отозвать именитых, но не пригодных к этой роли соотечественников.

Виктор ЛОПАТНИКОВ,

член Совета Федерации, кандидат исторических наук

(Продолжение следует: Современность узнает себя в зеркале прошлого)