Нижегородские саги

Волжские волны воспевали с уровня воды, с па­луб теплоходов, с окрестных холмов и еще бог весть откуда. А вот с высо­ты птичьего полета до недавнего вре­мени ни смотреть на Волгу-матушку, ни слагать стихи и песни о ней мало кому доводилось. Не всем доступные самолетные или вертолетные взмыва­ния в небеса я в расчет не беру, зато с появлением пару лет назад Нижего­родской канатной дороги с ее более чем тремя с половиной километрами протяженности удалось, так сказать, убить по меньшей мере трех зайцев: надежно связать Нижний Новгород с расположенным на противоположном берегу городом Бором, дать туристам невиданную прежде точку обзора и, наконец, претендовать на места во всевозможных книгах рекордов, ибо один из пролетов дает невиданные прежде острые ощущения пронестись надо льдом или водой без всякой опо­ры и только на канатах аж 881 метр!

Не берусь судить за всех, но стоило лично мне воспарить над скользящи­ми по не скованной еще морозами реке баржами и грузовыми судами всевозможных назначений, как вос­торженные слова Гоголя о редкой пти­це, долетающей до середины Днепра, и без того воспринимавшиеся лишь как поэтическое преувеличение, в ранг ли­рических гипербол перебрались окон­чательно и бесповоротно…

Вернувшись в город примерно по­сле четвертьвекового отсутствия (спасибо городскому управлению по туризму, организовавшему пресс-тур), сразу замечаешь, что двадцатипяти­летний мой пробел в знакомстве с достойнейшим гнездом культуры, про­мышленности, коммерции и многого прочего пошел Нижнему Новгороду на пользу и на красу. Прежде всего, за это время он наконец-то утратил по­лынный привкус в своем названии, расставшись с вынесенным в него псевдонимом своего знаменитого уро­женца. Понятное дело, что сам автор неустаревающих пьес, рассказов из бо­сяцкой жизни и по-прежнему актуаль­ной «Жизни Клима Самгина» (я уж не говорю о том, что «Дело Артамоновых» полезно было бы прочесть любому со­временному бизнесмену из новорус­ской поросли крутых миллионщиков) Сталина о переименовании малой ро­дины в свою честь не просил.

Рискну предположить, что если бы Алексей Максимович Горький каким-то потусторонним образом узнал про обратное переименование, то по­добное известие вряд ли вогнало бы его в тоску. Имеется и другое прият­ное переименование — пешеходная Свердловка снова зовется Покровкой, притом, что памятник самому Якову Михайловичу Свердлову по-прежнему красуется там, где и стоял. В Нижнем с памятниками не воюют, восприни­мая их как дань времени, в котором они были поставлены.

Зато о каждом почти из новых мо­нументов воистину можно сагу сла­гать! На скамье перед драматическим театром навеки присел бронзовый Ев­гений Евстигнеев, когда-то учившийся в Горьковском театральном училище. Другое дело, что театральные люди от­носятся к знаменитому земляку с пие­тетом, но с налетом панибратства. Сре­ди студентов и среди актеров прижи­лась привычка перед ответственными экзаменами и премьерами непременно погладить статую, благодаря чему одна из ее деталей оказалась отполирован­ной до блеска. А вот потереть на сча­стье статую стража порядка времен старой России желающих не находит­ся. Уверяют, что автор придал своему металлическому герою портретные черты легендарного нижегородского гаишника майора Анатолия Федоренко, прославившегося своей честностью и полным отсутствием какого-либо стра­ха перед власть имущими и старшими по званию. Городское поверье гласит, что Анатолий Павлович однажды ош­трафовал даже действующего на тот день губернатора. В последние годы службы он отвечал за спокойствие на той самой Покровке, где экскурсоводы рассказывают про него легенды, похо­жие на правду, и правдивые истории, смахивающие на легенды.

Покровка для нижегородцев — это все равно что Арбат для москвичей. С той только разницей, что на «окуджавинской» улице столицы историю всей Белокаменной не обозреть, а здесь можно заглянуть в прошлое с тех са­мых времен, когда на Волге появились первые фотографы, из которых в пан­теон классиков отечественной све­тописи вошли Андрей Карелин и его ученик Максим Дмитриев.

Первый из них запомнился совре­менникам и потомкам своими пор­третам и постановочными жанровы­ми сценками. Иначе он работать и не мог, слишком несовершенными были фотоматериалы, ни о какой оператив­ности говорить не приходилось. Зато Дмитриеву удавалось немыслимое по тем временам — тяжеловесной пави­льонной фотокамерой он умудрялся делать снимки, которые стали по сути дела первыми образцами российской фотопублицистики и фоторепортажа. В далеком уже детстве, только начи­ная постигать фотографические пре­мудрости, на страницах «Советского фото» я увидел как-то уникальную дмитриевскую фотографию, которой можно иллюстрировать и Максима Горького, и Владимира Гиляровского. У стен легендарной «бугровской» ноч­лежки (ее основатель мукомол Бугров прославился предприимчивостью, благотворительностью и… любвеобиль­ностью) сошлись в кулачной схватке два волжанина. Автор пояснительной статьи клеймил Бугрова за суровые нравы в его заведении, о которых сви­детельствовали запрещающие надписи на фасаде: «Водки не пить», «Песен не петь», «Вести себя тихо!». Судя по про­исходящему на первом плане, разуда­лые постояльцы себя ни в первом, ни во втором не ограничивали, а третье требование игнорировали, хотя, по су­ти дела, речь шла о требованиях, ни­чуть по сути своей не отличающихся от правил поведения в любой совре­менной гостинице.

Ночлежка и по сей день, хотя и перепрофилирована под более совре­менные нужды, а в ателье, где работал Дмитриев, ныне музей фотографии, носящий его имя. Не скрою, мне труд­но было справиться с приступом но­стальгии, увидев коллекцию громозд­ких фотоаппаратов, передвигать, а тем более переносить которые немыслимо без серьезной физкультподготовки и фанатизма, обязательного для свето­писной профессии. А фотографии на стенах (притом в экспозиции удалось уместить лишь очень и очень малую часть дмитриевского наследия) на­поминают о прошлом Нижнего, о его горожанах и о былом Поволжье. Ни­жегородцам повезло с мастером, а мастеру — с земляками. Все ж таки такого мемориального ателье у нас больше нигде нет. Скажем, в Москве несколько десятилетий работал фото­граф Свищов, известный настолько, что в паспортном милицейском столе ему даже выписали документы на фа­милию Свищов-Паола, без спроса уд­линив фамилию в честь названия его студии. Увы, сохранить или воссоздать заново такую достопримечательность так никому в голову не пришло…

Не знаю, как для кого, а для меня первый снег, которым встретил нас Нижний Новгород, всегда предвестье Новогодья. Поэтому, должно быть, ни­как нельзя было миновать уникальную фирму «Ариэль», радующую двенад­цать стран планеты новогодними укра­шениями ручной работы. Фабрика эта появилась в 1936 году — сразу после того, как советские власти разрешили запрещенные до того рождественские елки, слегка скорректировав их прежнее название. С той поры стеклодувы и художники трудились без перерывов на исторические катаклизмы. Даже в непростые военные годы, когда всё, что можно, переводили на оборонные рельсы, игрушечники продолжали свое дело на радость малышам, у которых тогда было не так уж много счастли­вых минут, а тем более часов.

Каждая эпоха оставляла на елках свои приметы. Картонные и даже ват­ные игрушки скудолетья, стеклянные дирижабли времен Осоавиахима… Героические страницы освоения неба и сейчас не забыты в елочных убран­ствах. Как-то мастерицы «Ариэля» получили эксклюзивный заказ на сте­клянные шары с портретом Валерия Чкалова. Не обходится и без неожидан­ностей. В небольшом музее «Ариэля» мало кто не обратит внимания на изо­бражение Рональда Рейгана на шаре, подобном чкаловскому. Что ж, игруш­ки — бизнес, а в нем ничего личного. На ярмарке во Франкфурте-на-Майне некий американец заказал триста по­добных украшений с актером-прези­дентом и столько же с ликом Обамы. Чего только не бывает в аполитичном, казалось бы, искусстве!

Главный художник фирмы Наталья Репина сказала мне, что подобные за­казы к особо интересным для себя не относит. Ей приятнее зимние сюжеты с заснеженными крышами, звездами и месяцем. Но вообще-то от фантазий умелиц «Ариэля» глаза разбегаются. Кавалеристы времен «грозы двенад­цатого года», щелкунчики, матрешки… Сейчас популярны стали игрушки «пряничной» серии. Иные из них так аппетитны, что невольно хочется по­пробовать на зубок.

На выставке есть и европейские нововведения, которые обходятся во­обще без елок. Законодатели елоч­ной моды из Германии предлагают, например, украшать не елочки, а. манекены. Понятно, что на вкус да на цвет товарищей не напасешься, но безголовый, безрукий и безногий черный торс, увешанный гирляндами шаров, приятных сновидений не су­лит. Нет уж, мы лучше по старинке, по-российски, по-нижегородски!