Личный враг Геббельса

Фотомонтажи Александра Житомир­ского той поры и через семьдесят лет ничуть не устарели, воспринимаясь не только в качестве исторического фотодокумента, но и как предупреж­дение всем желающим бесконечно плодить войны и прочие вооруженные конфликты. О творчестве одного из самых ярких художников-публицистов эпохи борьбы с фашизмом незадолго до 70-летия Великой Победы обозре­ватель нашего журнала беседовал с его сыном, автором недавно вышед­шего альбома «Книга отца в книге об отце» Владимиром Александровичем Житомирским

РФС: Ваш отец еще до 1941 года ув­лекался искусством фотомонтажа, сочетая этот вид творчества с класси­ческой графикой, с многочисленными иллюстрациями в прессе. Но как он пришел к тому публицистическому накалу, который гарантировал ему почетное место в истории этого вида изобразительного искусства?

Владимир Житомирский: Отец тогда работал в редакции «Иллюстрирован­ной газеты», которая с началом во­йны стала именоваться «Фронтовая иллюстрация». Размещалась редакция в здании «Правды». О дальнейшем он сам вспоминал так: «Стоял июль со­рок первого. Мы подошли к Новинско­му бульвару. Белые колонны рухнули на асфальт. Вырвалось пламя, огонь продолжал бушевать. На фронтоне, на желтом фоне летели два ангела. Они трубили, словно хотели расска­зать всему миру: гибнут книги! Горел самый красивый дом Москвы — Книж­ная палата… Уже месяц на нашей земле свирепствовала война… Мы, сотрудники еженедельника «Иллю­стрированная газета», приложения к «Правде», жили в редакции, спали на холодных клеенчатых диванах. Од­нажды в свободный вечер решил про­верить, цел ли мой дом. С приятелем, ретушером Сашей Комаровым, приш­ли на Трубниковский переулок. Дом был цел. Выпили бутылку вина, погрустили… мы в стороне от схватки…

Вдруг зазвонил телефон. Это бы­ла Галина Николаевна Плеско…Она была заместителем редактора. «Вот что, ребята. Как только можно будет передвигаться, молнией в редакцию. Срочное задание. Жду вас часам к ше­сти»… Тогда уже были введены ночные пропуска, и у нас их еще не было. Мне показалось, что до шести еще далеко, я завалился на диван и вновь заснул. Меня разбудил телефон. То, что я ус­лышал в трубке, сняло сон, как рукой. Галина Николаевна ругалась, как ма­трос во время шторма. Мы вскочили, словно ошпаренные кипятком, небри­тые и голодные, схватили такси на Кудринской площади. Оказалось, но­чью ее вызвал начальник Политуправ­ления Красной Армии Мехлис и дал срочное задание подготовить макет нового журнала «Фронт-иллюстрирте» (Front-Illustrierte) для немецких солдат. Плеско обещала, что к девяти утра ма­кет будет готов.

Мы примчались в редакцию в 8.20! У меня в распоряжении было пятнад­цать фотографий с фронта, название журнала и сорок минут. Ровно в де­вять Галина Николаевна увезла макет, в который вошли все фотографии, была намечена концепция будущего издания, нарисован заголовок, не ме­нявшийся до конца войны. Так родил­ся наш боевой журнал. С этого июль­ского дня и до самой победы все мои мысли были заняты пропагандой сре­ди войск врага. Когда вышло несколь­ко номеров журнала, Мехлис показал их Сталину. Тот их одобрил».

РФС: Но был не только журнал, созда­но было и множество листовок…

Владимир Житомирский: Отдельные номера Front-Illustrierte выходили на итальянском, финском, венгерском. А еще делали фотогазету и листов­ки о героях войны на русском языке для наших и — важнейшая вещь! — контрпропагандистские листовки на немецком с фотомонтажами. Отец был и художником-оформителем, и автором фотомонтажных иллюстра­ций всех изданий. И вот на одном из его монтажей начальник Главного по­литуправления Красной Армии (Глав­ПУРа) написал: «Печатать отдельной листовкой. Тираж — один миллион». Так родились иллюстрированные ли­стовки. На лицевой стороне был на­печатан фотомонтаж, на «реверсе» -на русском и немецком языках текст, подтверждающий намерение предъ­явителя добровольно сдаться в плен. К таким солдатам отношение было получше, чем к захваченным против их воли во время боя.

Нет точной цифры, скольких нем­цев уберегли от смерти такие листов­ки, скольких — от совершения новых убийств. Соответственно, сколько на­ших — в форме и в обычной одежде — было таким образом спасено…

РФС: Москву не раз бомбили. Вспоми­нал ли ваш отец, как работалось под огнем?

Владимир Житомирский: Он расска­зывал, что работали много, работали как одержимые. Плюс к этому дежур­ства на крыше здания «Правды» во время немецких налетов. Когда удава­лось поспать часа четыре, считал, что сегодня выспался.

Мы захватили половину этажа в «Правде», вспоминал он, и у каждого из нас была комната, в которой мы жили и работали. Я укрывался ши­нелью на своем диване и зимой по утрам, чтобы согреться, бежал в ду­шевую рабочих типографии, где был горячий душ… Затем — насыщенный рабочий день, а после, в случае объ­явления воздушной тревоги, бегом на крышу, к щипцам и ящикам с песком, куда следовало бросать упавшие за­жигательные бомбы.

В редакции всем было известно, что в планшете у пленного немецкого лет­чика на плане Москвы были помечены десять главных целей, в том числе Из­дательство «Правда», а также распо­ложенный по соседству авиазавод. К счастью, противовоздушная оборона -зенитки, прожектора, аэростаты — пре­пятствовала прицельному бомбомета­нию. Правдисты даже шутили: самое безопасное место при бомбежке — сам военный объект. В издательстве сго­рел гараж, на авиазаводе — столовая, а вот вокруг — много домов.

Однажды запылали деревянные бараки-общежития. Их обитатели на­ходились в бомбоубежище. Чтобы из­бежать паники, им не сообщили об от­бое тревоги. Журналисты бросились спасать их вещи, пока пожарники тщетно заливали обугленные остовы водой. На рассвете, отжимая промок­шую насквозь форму, отец подошел к окну и впервые за эту ночь улыбнулся. Вся улица была заставлена домашней утварью, швейными машинками, фи­кусами. Но подле черного пепелища, оставшегося от бараков, нетронутым стоял деревянный «голубой шалман», где любители горячительного обычно пропускали стопку-другую водки «с прицепом» — кружкой пива. Тогда по­думалось: похоже, Бог не только бере­жет пьяных, но и порой заботится о местах, где они таковыми становятся…

К счастью, налеты происходили время от времени, а обычно по окон­чании трудового дня, в час или два но­чи, сотрудники собирались в комнате отца. Каждый приносил, что у кого было: луковицу, хлеб, кусок колбасы. Хозяин выдвигал две доски из рабо­чего стола, опрокидывал на спину принесенный из дома темно-зеленый прямоугольный электрокамин на нож­ках сеткой вверх и поджаривал на ней бутерброды. На них образовывалась шотландская клеточка. Получалось красиво, но не слишком сытно.

РФС: Убедить солдата вражеской ар­мии поступать не по воле преступно­го приказа, а вопреки ему не просто сложно, а чрезвычайно трудно. Между тем Александру Житомирскому уда­валось добиться потрясающей эф­фективности своих фотомонтажей. Не делился ли он с вами секретами твор­чества?

Владимир Житомирский: Отец ино­гда рассказывал о повседневной рабо­те в военные годы. Кое-что он доверил бумаге. Говорил, что эта работа сразу поставила перед ним много задач — этических, политических, гуманисти­ческих, не говоря уже о технике мон­тажа, о чем не существовало никаких книг, она для него была путешествием в джунглях без компаса. В фотомонта­жах он обращался к конкретному сол­дату, который в данный момент дер­жит в руках журнал. Это можно срав­нить со знаменитым методом Шерло­ка Холмса, который умел ставить себя на место преступника. Отец старался себя ассоциировать с немцем, увидев­шим его работу. Ему удавалось стать заинтересованным собеседником вра­жеского военного. Он понимал, что читателя журнала и листовок лишили мирной жизни — любимой жены, детей, дома, собаки — словом, всего, что он любил. Что его бросили в грязь и кровь, в авантюрную, безвыходную войну. Объяснял ему наглядно, кто это сделал, кому это выгодно. Создание фотомонтажей осложнялось тем, что работа редакции была секретная, и нельзя было приглашать актеров. Зато имелось шесть комплектов немецкой солдатской одежды, включая каски и шинели. В итоге отцу доводилось быть художником, актером, режиссером, ос­ветителем.

Конечно, самое главное и трудное -придумать монтаж. Следующая стадия — карандашный эскиз, точно в размер предполагаемого оригинала. И тут он нередко одевался в мундир, превраща­ясь в немецкого солдата, устанавливал свет — это важный компонент, посколь­ку все элементы монтажа должны иметь одно освещение. Так, в фотомон­таже «К ответу!» все семь солдат — это отец. Центральная фигура без ретуши, остальные лица изменены при помощи кисти и туши. Здесь солдаты на втором плане в несколько раз крупнее малень­кой фигурки проигравшегося шулера Гитлера на первом плане. В этой рабо­те аэрографом сделан диагональный луч света, он подчеркивает динамику фигуры солдата, занесшего кулак. Ма­ленькая фигурка Гитлера плавает в лу­че, как черная муха в молоке.

Иная работа была с монтажом «Каждый немецкий солдат на Восточ­ном фронте — смертник!». Отец писал впоследствии: «Я склеил поле, усеян­ное трупами на фоне горящих танков. При помощи аэрографа объединил это в одну картину, среди дымов вклеил огромную голову немецкого солдата, к которому я и обращался. Редактор резонно заметил: на лице солдата нет ужаса. Я запер свою комнату, поста­вил зеркало для бритья и кистью, ту­шью, белилами, скребком изобразил ужас в глазах, дрожащих губах полу­открытого рта… с натуры».

РФС: Во многих работах Александра Житомирского использовались тро­фейные документальные или семей­ные фотографии, письма, открытки немцев. Их собирали специально или бойцы с фронта присылали подобные трофеи в редакцию?

Владимир Житомирский: Одно из моих детских воспоминаний — придя с работы, отец положил передо мною конверт, наполненный марками. На них стояли печати, и они были выре­заны с прямоугольничками бумаги. Их надо было класть в блюдечко с во­дой, чтобы отмочить марки от бумаги. «Завалили нас совсем письмами этих фрицев», — улыбнулся отец. По при­казу Политуправления армии письма с семейными фотографиями, взятые у пленных, а возможно, и у убитых нем­цев, мешками свозились в редакцию «Фронтовой иллюстрации». Их исполь­зовали для придания убедительности контрпропаганде. Для этого архива бы­ла выделена специальная комната, за­ставленная ящиками. Отец превратил архив в рабочую картотеку, постоянно раскладывая фото по темам: «жены», «дети», «старики», «дома», «зверства», «расстрелы» и т.д. Порой у одного и то­го же немца изымались фотокарточки с нежными надписями вроде «В память о счастливых часах» и фото изнасило­ванной и убитой русской девушки, по­вешенного заложника или партизана. Отец называл авторов снимков своими «заочными фоторепортерами». Фото со зверствами помещал в русскоязычную «Фронтовую иллюстрацию», лириче­ские снимки использовались во Front-Illustrierte и листовках.

Редакционная работа изнуряла. Но без чувства юмора она была бы еще тяжелей. Друг отца — фоторепортер Марк Редькин как-то прислал в редак­цию с фронта пакет с негативами для очерка, приложив к нему трофейную книгу гитлеровских парадов. Перепуганный редактор вызвал к себе ху­дожника и дрожащим пальцем ткнул в надпись на титульном листе: «Шуре Житомирскому от Адольфа Гитлера». С огромным трудом отцу удалось успокоить редактора-перестраховщи­ка, убедить, что он не состоит в числе знакомых фюрера. В итоге уговорил попросту вырвать титул, а книгу от­дать ему для фотомонтажей.

Для обложки одного из первых номеров Front-Illustrierte отец сделал монтаж из документальных фотогра­фий: убитый немецкий солдат, его до­кументы и раскрытая записная книж­ка с фразой «Господи, что несет мне 22 июня 1941 года?». Тем самым разобла­чалась ложь фашистского командова­ния о том, что-де СССР первым напал на Германию. Кстати, и впоследствии фашистских пропагандистов постоян­но ловили на лжи. Главари рейха запу­гивали своих солдат утверждениями, что «русские расстреливают пленных».

Один из фотомонтажей был весь сделан из трофейных фотографий, под каждой подпись: «Твоего сына… Твоего внука… Твоего брата… Твоего мужа… Твоего отца… Гитлер убил на Восточ­ном фронте в России». Внизу было бо­лее крупное фото военного кладбища с березовыми крестами с касками и табличками с именами похороненных. Именно на этом монтаже появилась упомянутая выше резолюция началь­ника ПУРа о том, что его следует на­печатать отдельной листовкой массо­вым тиражом.

РФС: Приходилось ли вашему отцу лично сталкиваться с теми, кому было адресовано его военное творчество?

Владимир Житомирский: Спустя двадцать лет после окончания войны художник встретится с одним из сво­их «крестников». Будучи в Берлине с очередной своей выставкой, отец разговорился с шофером по имени Флориан, неплохо изъяснявшимся на русском. Выяснилось, что язык тот ос­воил в плену, куда добровольно попал в начале 1942-го, предъявив листов­ку «Этот ефрейтор ведет Германию к катастрофе!». Вспоминая об этом, отец говорил, что еще раз ощутил: они недаром тогда работали не щадя сил. Кстати, с этим монтажом связа­на весьма любопытная история. Во время Сталинградской битвы среди сбитых и оказавшихся в нашем пле­ну немецких летчиков оказался внук канцлера Бисмарка, изображенного на этом фотомонтаже. Тогда на обложке журнала появилась фотография — по­томок объединителя Германии держит в руках фотомонтаж, на котором его знаменитый дед указывает на крохот­ного Гитлера.

Отец не раз бывал в лагерях плен­ных. Ездил с редакционным фото­корреспондентом для подготовки репортажей о жизни пленных солдат. Он вспоминал, что в лагерях кормили вполне прилично. Дефицитным был лишь табак. К нему подходили с про­тянутой рукой и словом «махорка». Враг без оружия — уже не враг, гово­рил отец. Он видел в нем такого же курильщика, каким был сам. И хотя журналисты остро переживали не­хватку курева (отец даже для экономии табака завел трубку), он возвра­щался в Москву с пустой коробкой. Вспоминая об этом, мрачнел: «При этом к тому времени у меня был свой счет к Гитлеру. В моем родном Росто­ве расстреляли одиннадцать тысяч человек. Среди них был мой старший брат — фоторепортер и мой любимый дядя Самоша».

РФС: Берлинский таксист, уцелевший не без участия вашего отца, наверное, немало рисковал, храня подобный «пропуск» в плен и к сносному суще­ствованию?

Владимир Житомирский: Враже­ский генералитет чувствовал опас­ность, исходившую от этих листков, явно влиявших на состояние боевого духа солдат. В период наступления войск вермахта был издан приказ, запрещавший «коллекционировать русские листовки». Позднее реакция начальства стала более жесткой: за найденную листовку — в разведку вне очереди. А после разгрома на Волге за такое уже расстреливали. И все же после окружения очередной не­мецкой части кто-то непременно из потайного места доставал «пропуск» с фотомонтажом, объясняя, что вот, мол, готовился перейти линию фрон­та, да не было случая. Вернувшиеся с фронта редакционные фоторепортеры рассказывали, что присутствовали при том, как после ликвидации «котла» на Корсунь-Шевченковском направлении с поднятыми руками вышла большая группа, человек двести, немцев. И у каждого была припрятана либо ли­стовка, либо Front-Illustrierte. Словом, отец и его коллеги трудились далеко не впустую.

РФС: Листовку, журнал, газету мало создать. Нужно еще и донести ее до адресата. Как же попадали они на вра­жескую сторону фронтов?

Владимир Житомирский: Сошлюсь на воспоминания военного летчика, полного кавалера орденов Славы Ана­толия Руссова: «Наша пехота смотрела на журнал «Фронт-иллюстрирте» и на листовки, создаваемые Александром Житомирским, как на боевое оружие особой эффективности. Этого мы, лет­чики, на первых порах, признаюсь, не могли понять. Мы были недовольны, когда наземные войска установили на­шему авиаполку квоту: одна бомба -один контейнер с листовками. Я и мои друзья верили тогда больше в бомбу, реактивный снаряд, пулю. Мы, однако, ошибались. Количество уничтоженной полком живой силы и техники уклады­валось в трех-четырехзначные цифры. Это не выдерживало сравнения с той массой вражеских солдат, которые сдавались в плен на нашем участке, имея при себе листовку-пропуск. С тех пор мы в полку поверили в листов­ку, ждали очередных номеров жур­нала, никогда не забывая брать их с собой в боевой полет не только в спе­циальных контейнерах, но и в кабину самолета, в карманы комбинезона».

Добавлю, что наши военные изо­бретали самые разные способы до­ставки журналов и листовок немец­ким солдатам. Выстреливали пачками печатной продукции из минометов. Связисты, разрезав телефонную ли­нию врага, привязывали экземпляры к концам проволоки. А там, где линия фронта проходила вдоль реки и враг располагался ниже по течению, грузи­ли пачки с печатными изданиями на небольшие плотики.

РФС: А как сам Александр Житомир­ский оценивал свои труды военных лет?

Владимир Житомирский: В записках 80-х годов он называл годы работы над журналом и листовками «самыми яркими и вдохновенными» в своем творчестве, подчеркивая, что «…рад был говорить своим искусством то, что думаю».