Холодная Гражданская

В 1945-м мы победили. В Гражданской войне страна проиграла. Проиграли не только «белые», но и «красные». Мы не выходили из состояния войны до последнего времени, хотя взгляды обеих сторон ещё в советский период утратили связь с исторической реальностью. Все эти годы мы жили в состоянии холодной Гражданской войны.

Условный момент окончания Гражданской войны — осень 1920-го, исход армии Петра Врангеля из Крыма в Константинополь. Прошло сто лет, сменилось несколько поколений. Все реальные участники событий — уже в мире ином. Но политтехнология и сегодня эффективно использует символы той войны для разделения русского общества. В соцсетях ряженые красные и ряженые белые продолжают ломать идеологические копья, брать Царицын и Екатеринославль, Харьков и Перекоп. В сущности, речь идёт о фантомных болях и схватке исторических теней. Это напоминает компьютерную игру, но хотя конфликт и игровой раскол он вызывает вполне реальный.

Но так ли непримиримы полюса, если взглянуть на «красно-белых» с расстояния в 100 лет? Вспомним, кто есть кто. Красные — защитники Октябрьской революции. Белые — защитники Февральской революции. Война между ними — это схватка двух революционных партий между собой. Спор за экспроприацию национальной истории. Советские идеологи это, кстати, хорошо понимали, хоть лишний раз и не афишировали. Возможно, сегодня это кого-то удивит, но годовщина Февраля считалась в раннем СССР праздником. 12 марта отмечался День низвержения самодержавия, он был нерабочим. И это вполне понятно с точки зрения революционной логики.

Любой непредвзятый наблюдатель, совсем необязательно монархист, понимает: в условиях 1917-го года с его войной и смутой немедленный отказ от монархии был равнозначен отказу от суверенной государственности. Об этом знали и наши противники, Германия и Австро-Венгрия, и наши ложные союзники и кредиторы, от которых вреда было больше, чем от противников, — страны Антанты. Позже Антанта открыто поддержит «белых» и вступит на русские территории, высадившись на юге и севере России, а немцы оккупируют изрядную часть Малороссии.

Политические взгляды белого командования за исключением Колчака и Дитерихса, видевших восстановление монархии через Всероссийский Земский Собор, были либеральными. Вожди «белых» выступали за Национальное Учредительное собрание, то есть за идеалы революционного Февраля.

Таким образом, Гражданская война велась двумя революционными партиями. Февралисты, как известно, тоже начинали с террора — достаточно вспомнить, что делали солдатские комитеты в армии с офицерским корпусом, а либеральная интеллигенция с епископатом Российской Православной Церкви. Между красными и белыми происходил раздел наследства исторической Руси.

В 1920-е и 1930-е годы к событиям Гражданской войны относились с пафосной суровостью. Но к концу 1950-х началась её легкомысленная романтизация. Одним из первых в создании новой эстетики принимает участие Булат Окуджава. Он пишет «Сентиментальный марш» с его знаменитым: «…и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной» (1957). Появились «Павка Корчагин» (1956), «По ту сторону» (1958), «Песня о тревожной молодости» («И снег, и ветер, / И звёзд ночной полёт.. / Меня моё сердце / В тревожную даль зовёт»). Эдмонт Кеосаян снимает вестерн про «красных дьяволят» (1967-1971).

Зрителя настойчиво влюбляли в образы первых большевиков. Но не настоящих из 1920-х, а выдуманных, восторженных, душевно ранимых как герои Грина. Романтизация красных большевиков автоматически спровоцировала романтизацию «спарринг-партнёров» — белых февралистов.

Образ белого поручика в кино той поры — это тонкие черты лица, бокалы, бильярд, гитара, утомлённое пресыщение. «Не падайте духом, поручик Голицын, / Корнет Оболенский, налейте вина…» Самый известный поручик — Перов (Владимир Ивашов) поёт «Русское поле» («Новые приключения неуловимых», 1968) — щемящий романс Яна Френкеля на стихи Инны Гофф.

XX съезд КПСС и его идеологический поворот к «ленинским нормам» требовали нового культурного сопровождения, требовали новой эстетики. Московская интеллигенция дружно откликнулась комсомольскими бригантинами, флибустьерами, пыльными шлемами, вечно юным Октябрём, непорочным Лениным и другими образами, сотканными из эстетики раннего немецкого романтизма и модерна Серебряного века.

Сама по себе Оттепель была идеологическим послаблением, но не для всех, как принято считать, а для узкого круга творческой интеллигенции, которая обслуживала власть. Крестьяне по-прежнему не имели паспортов, пролетариат терпел безработицу, инфляцию, дефицит продуктов, отсутствие жилья, были закрыты тысячи храмов, в том числе Киево-Печерская Лавра. Протестующих рабочих в Новочеркасске в 1962-году расстреляли.

Именно тогда, в 1960-е, ковалась современная либеральная идеология, её стиль, её образы и смыслы. Советская либеральная профессура грезила: «Если бы февральская революция победила, как бы сейчас мы хорошо жили!». И она победила. В 1991-м году возвращения России к традиции «до 1917» не произошло. Вместо этого Россия приняла февралистскую идеологию. Вместо переосмысления советского периода была проведена механическая смена идеологических оценок.

«Белым» присудили победу решением тайного жюри, не спросив общество. Февралисты 1990-х пришли не как реставраторы, но как новые революционеры. Если советский период был крутым и трагическим зигзагом истории, то в 1990-е страна едва не исчезла с исторических «радаров».

Однако «красно-белая» война продолжилась. В 2000-е на неё возложили новую идеологическую задачу: поддерживать раскол в обществе, стравливать людей с разными взглядами. Фантомную боль забытой Гражданской взяли в работу политтехнологи. Одним бросали белую кость: «Девушек наших ведут в кабинет». Другим — красную кость: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди».

Так искусственно разжигалась Гражданская война, не позволявшая русским соединиться вокруг общих ценностей. А между тем в русском обществе, и при СССР и позже, жил запрос на возвращение традиции, которая позволила бы выйти за красно-белые рамки — к ценностям более высокого порядка. Но этот запрос был проигнорирован.

Общество не дождалось реституции традиции, но после возвращения Крыма, который объединил пассионариев с левыми и традиционалистскими взглядами сделало два важных вывода.

• Первый: у бывших белых и красных могут быть общие цели, ценности и общие противники.
• Второй: холодная Гражданская война против условных «белых» и «красных» все последние годы ведётся третьей стороной. Эта сторона требует от кого-то покаяться за чужие преступления, а от кого-то категорично требовать такого покаяния.

Наше отношение к Гражданской войне и советскому периоду страдает синдромом исторического изоляционизма. Эти десятилетия воспринимаются как эпоха вне времени, эпоха абсурда. Именно поэтому мы не можем «вывести» современную Россию ни из ХIХ-го, ни из XX-го века. Советизм — объявляют «ужасным» прошлым и фальсификатом истории, а дореволюционная традиция якобы необратимо советизмом разрушена.

Уловка современного феврализма состоит в том, что он внешне выступает как отрицание только советского, а на деле отрицает и досоветское. В результате этого двойного отрицания Россия выпадает из мировой истории, ставится под сомнение сама русская субъектность.

В качестве альтернативы нам предлагается сконструировать себя заново в неком «общечеловеческом» формате, которому национальная культура и история в принципе чужды. Происходит отсечение нации от традиции. Чем-то это напоминает навязанную российским спортсменам обязанность выступать под «нейтральным флагом». Но, не имея субъектности, народ не может заявлять о своих правах и отстаивать их на международной арене.

Конечно, нам не поможет искусственный красно-белый синтез. Примирять нужно не белых с красным, а русский народ со своей собственной историей. Нет «красной» истории, нет «белой» истории, нет истории до или после 1917 гола — есть единая русская история как основа общественного согласия. Наследовать стоит не Керенскому или Ленину, но князю Владимиру, Минину и Пожарскому, Ломоносову и Пушкину, Кутузову и Жукову, Менделееву и Королёву, благоверному князю Александру Невскому и преподобному Серафиму Саровскому, русской военной отваге, русскому инженерному гению и великим русским подвижникам.

Наша задача — вписать революционное и дореволюционное прошлое в общую парадигму национальной истории. Без этого у нас всегда будет сбит исторический прицел. Но исправить это — не проблема, когда ясны общие цели и ценности.