Первый командир первых космонавтов

"РФ-сегодня"

Родился 19 февраля 1921 г. в селе Казацкое Киевской области в семье врача Анатолия Петровича и певицы Антонины Михайловны. После окончания школы в сентябре 1938­го поступил на учебу в Ленинградскую военно­медицинскую академию имени С.М.Кирова.

Учеба шла хорошо. Но вмешалась война. Год в блокадном Ленинграде. Будущих врачей стали учить профессии ускоренным методом, чтобы быстрее направить на фронт. В 42­м по «дороге жизни» выпускников академии вывезли из Ленинграда для распределения в действующую армию. Карпов был направлен в часть авиации Дальнего действия. Начав службу с должности старшего врача гвардейского авиационного полка, стал затем начальником медицинской службы авиационной дивизии Дальнего действия, летчики которой в августе­сентябре 41­го участвовали в воздушных налетах на Берлин. Авиационная медицина стала его специальностью. Характерный штрих — врач Карпов научился летать не только на учебных, но и на боевых машинах. Как профессионал он хотел глубже понять, что испытывает пилот за штурвалом.

С апреля 1947г. Е.А.Карпов — врач ­специалист отдела авиационной медицины штаба Дальней авиации; затем был прикомандирован к кафедре военной медицины Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУВ) Минздрава, а с ноября этого же года стал старшим научным сотрудником Института авиационной медицины МО. 

Период с мая 1947­го по январь 1960­го в его биографии характеризуется кратко: «занимался научной работой». И нигде ни строчки о том, что именно он и возглавлял отдел №7, где и проводились ис­следования с участием ученых­офицеров и солдат­срочников.

 

Почему именно Карпов стал первым руководителем Центра подготовки космонавтов? Первым командиром первых космонавтов? Скажу так — было бы, по меньшей мере, нелогично, если бы был назначен не он. Или если бы он не был назначен.

Логика здесь проста. Весь тот объем организационных мероприятий, которые он выполнил при создании первого отряда космонавтов, центра их подготовки — все это было «пройдено» на отряде солдат­испытателей, отделе №7. Пойдем, так сказать, от будущего к прошлому. Вот вкратце то, что он «накопил» в работе с отрядом испытателей.

Это:

­ первичный отбор кандидатов, в котором он принимал самое непосредственное участие, выезжая в авиационные части страны;

­ финишный отбор, уже в госпитале, в Москве, в котором он тоже всецело участвовал;

­ организация всей инфраструктуры работы отдела, начиная от размещения десятков солдат в научном учреждении и кончая реализацией целей и задач, обусловивших необходимость создания воинского подразделения такой направленности, и, прежде всего, участия в экспериментальной и научно­исследовательской работе института, медицинским контролем за состоянием здоровья;

­ наконец, а скорее, прежде всего, организация коллектива ученых врачей­исследователей. Коллектива того самого клинического отдела, основой работы которого были текущий контроль за состоянием здоровья испытателей и отбор нового пополнения отряда для замены отслуживших. Это и выработка научной методики испытаний, их, если угодно, протокольно­юридического оформления. Он же не мог «слепо» направлять солдата на любой эксперимент. Видимо, система проработки заявок, содержание этих заявок на эксперимент и выбор испытуемого, то и как эксперимент может сказаться на нем с точки зрения безопасности — все это надо было осмыслить и четко выдать свое либо согласие на эксперимент либо нет. Командир и его замы разрешение на эксперименты подписывали и скрепляли печатью — юридический документ.

По словам Нелли Викторовны Писаренко, работавшей в институте, а точнее с 1960 г. в клиническом отделе, заместитель Е.А.Карпова Василий Григорьевич Терентьев, ставший затем начальником отдела, «просто мучил ответственных за эксперименты, подававших заявки, часто вызывал для дополнительных пояснений, либо для пересмотра заявки с точки зрения более подробного изложения всего, что давало четкое понимание вопросов, касающихся безопасности, организации и проведения экспериментов». Научных экспериментов было множество. А командир должен все это в голове «переработать». Командир должен знать все до мелочей.

А вдруг что­то недоучтено с точки зрения безопасности, с точки зрения воздействия эксперимента на организм испытуeмого. Все это и должен был осознать и понять комaндир — врач Карпов, который за все в ответе. И все, что делалосъ, делалосъ впервые.

Он подобрал себе толкового зама — майора медицинской службы Василия Григорьевича Терентъева, участника войны, специалиста в области авиационной медицины, который затем 16 лет и возглавлял клинический отдел, стал полковником. То есть Карповым была обеспечена преемственность. Они вместе в свое время выработали систему медицинского контроля, наблюдения за состоянием испытателей — до, во время и после эксперимента.

Полагаю, не могла не давить на него огромная персональная oтвeтcтвeннocтъ за людей, за их здоровье, за жизнь. Особенно на первом этапе с июля, со дня образования команды испытуемых в 195З­м, по ноябрь 1955. Тогда поиски кандидатов и пробивание допуска от высшего командования в ту или иную воинскую часть, отбор нужного контингента (а шли наборы ребят, родившихся или в предвоенные годы или в войну, лишенных детства, идеально здоровых было мало, а только такие и были нужны, отсев был огромный)­, этот процесс в то время был для него, наверное, самым сложным.

Полагаю, в «черновике» у Карпова методология отбора, наверное, была. Она базировалась на методологии отбора летчиков. Он же воевал в Авиации Дальнего действия. Сам научился водить боевой самолет, чтобы глубже понять состояние летчика, воздействие на него различных факторов. У него дома были не только врачебные, но летные инструкции — и врача, и пилота.

Вот таким было поле его деятельности с командой испытателей… И лучше не придумаешь, если иметь в виду то, что ему потом было поручено сделать.

В книге Ярослава Голованова «Королев» подробно описано, как работал Карпов по созданию Центра подготовки космонавтов.

Что бросилось, прежде всего, в глаза — командование поставило ему по сути сверхзадачу — архиограниченные сроки для завершения создания Центра — февраль­март 1960­го, чуть ли не месяц-полтора на все про все. Предельно жестко. Видимо, все же учитывалось, что у него был накопленный опыт. Вряд ли кому другому могли ставить задачу именно таким образом.

Наверняка его кандидатуру «просеяли» со всех сторон. Его опыт службы и в Дальней авиации, и работа с отрядом испытателей не имели «пустот», эта работа была безупречной. Зеркальное отражение работы с командой испытателей — это работа по организации ЦПК и в ЦПК. Один к одному это и первичный отбор, и финишный отбор, и организация всей инфраструктуры. Только еще большая ответственность. И по всем критериям вы­бор первого командира первого отряда космонавтов был также          безупречен, как и выбор первого космонавта.        

«Кто возглавит будущих летчиков­космонавтов, явится в Звездном городке начальником, воспитателем и в то же время смелым экспериментатором? — писал позднее в своей книге «Летчики и космонавты» Н.П.Каманин, работавший в то время в Главном Штабе ВВС. — На эту должность у нас было несколько кандидатур. Остановилисъ на видном специалисте в области авиационной медицины Евгении Анатольевиче Карпове. Немало лет прора6отал он с летчиками, хорошо знает их душу и летный характер. Евгений Анатольевич с первых дней загорелся новой работой, перспективой, мечтой».

Тогда Евгению Анатольевичу Карпову было всего 38. Он был командиром испытателей уже в 32!

Каким он остался в памяти тех, кто работал с ним?

 

Акаки Согратиевич Цивилашвили, полковник медицинской службы в отставке, кандидат наук.

«Среди прекрасных ученых — докторов медицинских наук Андрея Георгиевича Кузнецова, Дмитрия Ивановича Иванова и Модеста Ивановича Вакара, под руководством которых я работал длительное время в Институте авиационной и космической медицины, при этом у двух из них — Д.И.Иванова (9­й отдел) и М.И.Вакара (2­й отдел) работал в качестве их заместителя, особое место занимает Е.А.Карпов.

Я его знал, и когда он был командиром отряда испытателей при институте, и когда начальником Центра подготовки космонавтов, и когда он был заместителем начальника Института авиационной и космической медицины по общим вопросам.

Больше всего мне приходилось с ним общаться, когда он руководил отделом испытателей (7­й отдел).

Работая в институте 18 лет в отделе высотной физиологии, я проводил исследования в условиях повышенного атмосферного давления. При этом эксперименты проводились, как в условиях плавного понижения давления, так и быстрых перепадов (взрывная декомпрессия). В этих экспериментах не каждый испытатель мог участвовать, требовался специальный отбор. Пять­шесть испытателей (в основном) участвовали постоянно до завершения определенного раздела исследования (серии) — выполняемой темы.

Эта кропотливая работа делалась исключительно ответственно, добросовестно и качественно под непосредственным руководством Е.А.Карпова. Конечно, ему нужно было думать не только о моих экспериментах, а в целом в масштабе института, где выполнялось множество различных тем по разным направлениям авиационной и космической медицины.

В коллективе не только своего отдела, но и в институте в целом, Е.А.Карпов пользовался заслуженно большим авторитетом. К нему с большим уважением относились испытатели. Он был неординарной личностью, прекрасным руководителем, добрым, искренним и порядочным человеком. Встречаясь в настоящее время с некоторыми испытателями, которые служили под его руководством, с большим уважением и теплотой мы вспоминаем его.

Хорошо помню его деловые и вместе с тем добрые отношения лично ко мне. Он знал несколько слов на грузинском языке и, как правило, при встрече со мной обращался с этими словами. Не секрет, что для любого грузина (и для других, наверное, тоже) очень приятно, когда человек другой национальности, хоть чуть знает его родной язык. Я до сих пор помню эти его обращения: «Гамарджоба» — здоровается; «Рогор харт» — как дела; «Ме микварс Сакартвело» — я люблю Грузию.

Бывали случаи, когда не было возможности полностью удовлетворить потребность штатными испытателями, тогда Е.А.Карпов подыскивал кандидатов среди нештатных испытателей, оперативно организовывал их полное медицинское обследование, выдавался допуск на участие в данном виде экспериментов и, таким образом, заявка на эксперимент полностью выполнялась.

В преддверие 50­летия полета Юрия Гагарина я побывал на кладбище, где Евгений Анатольевич похоронен. Увидев его могилу, испытал горечь. Вокруг могилы далеко не столь значимых людей, но нет ни одной, находящейся в таком скромном состоянии, очень трудно прочитать «Карповы», это же семейное погребение. А ведь Карпов принадлежит истории.»

 

«Нам повезло с руководителями. Как рядовой солдат­испытуемый я, конечно, не часто контактировал с ними. Но встречи были. И они запомнились глубоко и навсегда. Евгений Анатольевич возглавлял коллектив испытатeлей с самого первого дня его создания. Уже тогда он был для нас личностью легендарной. И вместе с тем, это был простой, умный, обаятельный, душевный, тактичный, требовательный и проницателъный человек. Он, даже уже возглавляя ЦПК, всякий раз, когда в отряде испытателей отмечалась очередная годовщина со дня создания отряда или пpoходили торжественные проводы демобилизуемых солдат-испытателей, присутствовал лично. Особенно трепетно, по­­отцовски, нaпyтcтвовал увольняемых в запас, для каждого находились слова благодарности за работу и службу в стенах института на благо развития космонавтики; желал здоровья и благополучия. Этот человек в нашей памяти вечен. Как и начальник клинического отдела отряда Василий Григорьевич Терентьев. Был он строг, если не сказать, жесток, по отношению ко всем, кто был ответственным за проведение экспериментов, их безопасность.

Важно было не только обосновать идею эксперимента, его процесс, но и обеспечить гарантию безопасности. Эти два человека удивительным образом нашли и объединились друг с другом. Оба участники Великой Отечественной войны, оба служили в авиационных воинских частях руководителями медицинских служб, оба одновременно пришли в Институт авиационной медицины и всецело посвятили себя общему делу. Даже характерами были близнецы: очень серьёзные, немногословные, не расточавшие улыбок и сантиментов, они словно два сообщающихся сосуда, наполненных до верху идеями, новациями, задумками, не терпящих расплёскивания. Удивительный дуэт. За все время своей службы в отряде я не знаю ни одного случая, чтобы кого­либо демобилизовали досрочно из­за участия в испытаниях».

 

Гpиroрий Александрович Tеркун, шофёр Е.А.Карпова.

«Я работал с Евгением Анатольевичем Карповым недолго. Он только что был назначен руководителем Центра подготовки космонавтов. Полковник. Молодой, красивый, залюбуешьcя. Сам водил машину отлично — быстро, но аккуратно. Я тогда ещё неопытным шофёром был. Учил меня… «машину надо водить так, чтобы я не чувствовал, когда ты трогаешься, когда тормозишь». Иногда клал на колени книгу, ставил на неё карандаш столбиком… и чтобы карандаш не падал.

Машины тогда были далеко не у всех. Да и у нас всего лишь ГАЗ­69, и Яздовский, и Гуровский и Каманин, тогдашние руководители полета человека в космос по медицинской части, Глушко и даже Королёв иногда с нами ездили. Евгений Анатольевич говорил: «Гриша, всё, что ты услышал, чтоб здесь и умерло». Мотались с ним по Подмосковью. В 8 утра выезжали, в 10 вечера возвращались. Оба голодные. А когда площадку нaшли, где ныне Звездный, там же ничего не было. Эro когда Юра слетал, все стали руки греть. А тогда надо было всё «прошибать» — и материалы, и деньги. Надо было лабораторные корпуса строить. Тренировочное оборудование завозить. Мотались часто в Кремль. Ставлю машину у Спасских ворот и жду цeлый день. Достaю учебники, штудирую. Мне Евгений Анатольевич две личные задачи поставил: чтобы я на 2­ой класс вождения сдал и в МГУ поступил. Я до службы поступал, но балла не добрал. Вечером Евгений Анатольевич выходит, чувствую устaлый…      

Мотались и в Химки, к Глушко, в Очаково, в Болшево, к Королеву в Кратово, в Жуковский — везде­везде надо было договариваться, там же тренировки шли будущих космонавтов. Я удивлялся, откуда у него на все силы брались».

Задачи, поставленные командиром, его шофёр выполнил. На 2­ой класс вождения сдал ещё в армии. Поступил в МГУ, на дневное отделение физфака, окончил. Стал первый шофер первого командира отряда солдат­испытателей и отряда первых космонавтов лауреатом Государственной премии в области науки и техники за разработку радиовзрывателей системы противовоздушной обороны, 33 года отработал в НИИ радиотехнической аппаратуры, 7 лет на «Алмазе», его ценили, еле отпустили на заслуженный отдых.

«Вы знаете, как бы размышляя о тех днях, — итожит Григорий Александрович. — мне тогда 20 было. Сейчас вот моей внучке 20… Насколько же у нас, тогда 20­летних, жизнь была полнее, ответственнее, интереснее… »

 

У четы Карповыx было три дочери: Наташа, Люба и Вера. Здравствует сегодня только Любовь Евгеньевна. Из разговора с ней выносишь впечатление об особой теплой и трудолюбивой ат­мосфере не только семьи, но одновременно и о домашней, но отнюдь не идиллической обстановке в Звездном. А главное — о той большой неподъемной работе, которую вел их отец, его коллеги и их подопечные — будущие космонавты. Для нас всех, говорит Любовь Евгеньевна, они были слушателями, так их официально называли.

— Папа был строгий?       .

— Строгий. Потому что суперответственный. Дpyгим он быть не мог. Жизнь была строгой. В 17 лет единственный в семье любимый сын уехал из дома на учебу в Ленинrpад. Хотел быть хирургом, как дед. Но в академии была сильнейшая школа физиологов во главе с Орбели. Увлекся физиологией, но и мечту о хирургии не бросил. Потом блокада, ускоренное обучение. Фронт. Дальняя авиация.

С мамой познакомился в 43­м. У нее был прекрасный природный оперный голос. Но папа сказал: «Хватит мне мамы­певицы… И моя мама пошла в педагогический. Но мы, дочери, все трое музыкальную школу окончили. Тоже штрих к характеру папы.

— Он вас воспитывал?

— Использовал для этого все свободное время. Идем, скажем, ryлять вечером — все созвездья на небе покажет, объяснит. Многое умел делать сам. Дачу сам строил. Брал доски старые, «вагонку» из них делал… Но обижался на меня, к примеру, что, когда cын Леша был маленький, мы не приезжали почти. А как приезжать, там, на этой даче, для ребенка никаких условий… А когда Леша стал большим, тоже времени не было — то учеба у Леши, то защита…

Когда Леша защищал кандидатскую по психологии, уже после защиты его спросили: — А у Вас в семье еще есть психологи?

Леша ответил: «Нет».

«Как нет? А папа мой, он же и физиолог, и психолог. У него по психологии много работ». Папы уже не было — это был 2006­й год.

Я объяснила, что дедушка Алеши — Евгений Анатольевич Карпов — занимался подготовкой космонавтов. И вдруг все, кто сидели за столом воскликнули: «Как?! Так мы даже не знали. Леша пять лет учился, а потом в аспирантуре, и ни разу не обмолвился, кто был его дед».

Так нас учили. Мы не должны были хвастаться ни папой, ни дедушкой. Также мы воспитали и своих детей. Потом ко мне стали подходить люди, рассказывать, как пaпа им помогал в научной работе…

А вот когда пaпа защищал кандидатскую… А тема у него была «Oтбoр и подготовка советских и американских космонавтов» — уникальный оригинальный объемный труд в 500 страниц. Все на защите решили, что работа заслуживает докторской. И папе предложили через месяц защищать уже на соискание доктора наук. Но был черный шар… Мы знаем, кто… Папа переживaл очень. Потому что несправедливо.

Вообще аккуратный и педантичен в всем, он был столь же аккуратен и педантичен в вопросах справедливости. Помню, хоть школу и окончила с медалью, но с первого раза в МГУ не поступила — не добрала балла. Знаю, что некоторые в такой ситуации в МГУ все же попали… Заикнуласъ папе… «Только своим умом, это несправедливо, ни за кого не ходил и не буду». Но на работу устроил, год отработала и поступила.

Жили мы на Проспекте Мира, в доме №118. Тесно, шумно, семья большая… Давали тогда в институте квартиры на Кибаль­чича. Верочка: «Ты бы, папа, сходил, попросил». «Никуда не пой­ду и просить не буду».

А вот, что пишет о периоде в Звездном Наташа: «Наверное, в жизни каждого ребенка есть рубеж, с которого начинаешь оценивать события глазами взрослого человека. Для меня это произошло 12 апреля 1961 года. Тогда я с удивлением узнала, что Юрий Гагарин — это наш сосед, а наш отец Евгений Анатольевич Карпов — его командир.

…Это был, пожалуй… самый ответственный и самый напряженный период в его жизни, потребовавший максимальной концентрации знаний, воли и энергии… В то время мы жили почти в центре Москвы, и для нас, его детей, переезд в подмосковный поселок, точнее военный городок вблизи одноименной железнодорожной станции Чкаловская, был полной неожиданностью. Новым было все — и трехкомнатная квартира вместо московской коммуналки, и хвойный с раскидистыми еловыми лапами лес; и не совсем понятное название нового магазина — «Спутник».

А вот что запомнила Наталья Евгеньевна о самых исторических днях:

«В это время мы почти не видели своего отца — он приходил и уходил на службу, когдa мы спали. Только став взрослыми и самостоятельными, мы могли оценить степень его нагрузки и ответственности в те дни.

В начале апреля 1961­ro вместе с будущими космонавтами, отец улетел на космодром Байконур. 10 апреля 1961­го на заседании государственной комиссии, в котором участвовал и он, было окончательно решено, что первым в космос полетит Ю.А.Гагарин, его дублером назначили Г.С.Титова.

Бессонную ночь с 11 на 12 апреля Евгений Анатольевич провел вместе с С.П.Королевым и дежурным врачом А.В.Никитиным, охраняя сон Гагарина и Титова. Они беседовали о многом, читали любимые стихи. Утром отец разбудил ребят, затем отправился с ними для окончательной экипировки. В момент предстартового облачения Юры в яркий оранжевый костюм с белым гермошлемом отцу пришла мысль — а как отреагируют люди, увидев приземляющегося космонавта? Они подумают — кто это: свой или чужой?

И Евгений Анатольевич, срочно попросив краски, вывел на гермошлеме «СССР». Позже, консультируя Д.Я.Храбровицкого, режиссера и сценариста фильма «Перекличка», отец рас­сказал ему об этом эпизоде, который затем вошел в картину».

Существует предположение, что надпись сделал «кто­то из военных».

Сейчас узнать, кто именно, почти невозможно, да и так ли это существенно? Но в пользу Карпова говорит тот факт, что в юности он очень любил рисовать, прекрасно владел чертежным шрифтом и мечтал стать архитектором. Мальчишкой, чтобы иметь возможность бесплатно смотреть кино, рисовал афиши. Да и не тот это человек, чтобы приписывать себе то, чего не делал.

«Облаченного в скафандр Гагарина отец сопровождал по всему пути его следования до стартовой площадки. Напряжение было максимальным — на их глазах совершался шаг в неизведанное, творилась история. На стартовой площадке в узком кругу участников запуска «Востока» отец фиксировал этапы полета, эмоционально реагируя на все детали. Сохранились его записи, передающие волнение, волю и веру в успех.

…Спустя два дня после исторического полета Гагарина чествовали на Красной площади. Среди гостей на боковой трибуне сто­яла радостная делегация Центра подготовки космонавтов, которой предстояло участвовать в торжественном приеме в Большом Кремлевском дворце. В ее рядах находились и наши родители.

После митинга делегация двинулась по площади, влившись в ряды ликующих демонстрантов. Проходя мимо, Мавзолея, где среди руководителей страны стоял Гагарин, отец понял, что Юра их просто не увидит в многолюдной толпе. Поэтому он поднял над головой руки и стал ими обнимать себя, npивлекая внимание первого космонавта. Юра замeтил этот жест, обрадовался и oтвeтил рукопожатием. Этот безмолвный диалог запечатлен на кинопленке.

Из года в год в торжественные дни 12 апреля вся наша семья у телевизоров ловит этот привет нашего тогда молодого 40­летнего отца и деда».

За космонавтов Евгений Анатольевич отвечал как за своих детей. И даже куда больше. Случись что с ними, головы не сносить. В трагедии с Бондаренко из первого набора космонавтов, сгоревшего в барокамере по трагической случайности, его спасло то, что он был тогда на Байконуре, так же как и в случае с травмой Гагарина на юге.

И они относились к нему с любовью, но и ревниво, переживали, особенно те, кто не вошел в первую шестерку, обижались. «Но ведь не папа определял — были строгие параметры отбора и по весу, и по росту, и по возрасту», — замечает Любовь Евгеньевна. А что касается отношений «слушателей» и их наставника­командира весьма красноречиво говорит такой полукомический случай.

Слово Любовь Евгеньевне: «Космонавты ездили на автобусе на тренировки. Работали с утра до ночи и в выходные тоже. И вот в один из выходных зимой 1960­61 гг. папа взял и меня с собой: «походишь там на лыжах, подышишь воздухом». Подходит время отъезда, а шофер куда­то запропастился. Ждали… Ждали… Папа говорит: «Сам отвезу». А он с 1954 года за рулем. Едем. Юра Гага­рин говорит: «Вот я лейтенант, а меня полковник везет. Что же будет, если я в полковники выйду». Всеобщий хохот. Впрочем, Юру после полета любой бы генерал повез» .

Дочери мечтали собрать воедино работы отца, фото и издать. А пока все награды отца, почти все вещи, рукописи в музеях — в Историческом, в Калуге, в Гагарине. Мечта эта живет и сейчас.

А сделать это просто необходимо. Да и не только семейное это дело, это национальное достояние.

В одной из статей к 90­летию Е.А.Карпова меня ужалила фраза, что на похоронах основателя и первого командира ЦПК не было ни одного космонавта. Но это так и было. За исключением Павла Поповича, который в этот день уезжал в командировку; но успел «пpoбить» место на Кунцевском кладбище…

 

Сказать, что после ухода из Звездного, возвращения в родной институт, Карпов потом был забыт, было бы не совсем правильно. Человека с такой судьбой и таким характером «выбить из седла» было невозможно. Он, продолжал быть публичным, общественно значимым человеком, работавшим на благо отечественной космонавтики. Но своего рода забвение, недостойное его личности и заслуг, увы, было. Я привожу здесь воспоминания о Е.А.Карпове доктора медицинских наук по двум специальностям: авиационной и судебной медицине, полковника медицинской службы запаса Игоря Михайловича Алпатова. Они были в свое время опубликованы в «Космическом альманахе».

«Евгения Анатольевича Карпова, первого командира отряда космонавтов, хорошо знали в Институте авиационной и космической медицины (ИАКМ) еще задолго до полета Ю.А.Гагарина, так как до перехода в ЦПК в 1959 году он с 1947 года работал в ИАКМ. Но мне представиться ему непосредственно пришлось примерно за пару месяцев до исторического события.

Шел февраль 1961 года. Завершились исследования в сурдокамере, находящейся в корпусе «Мавритания», первой группы космонавтов. Евгений Анатольевич и Олег Георгиевич Газенко, возвращаясь с очередного запуска биологического спутника, прямо с аэродрома заехали в институт ознакомиться с ходом исследований.         

Было 5 часов yтpa, но бригада: автор — дежурный врач, лейтенант медицинской службы лаборант Б.Б.Егоров, тогда студент 6­го курса 1­го Московского медицинского института им. И.М.Сеченова, механик В.Полухин, только что отслуживший срочную службу, находилась в подчеркнуто бодром состоянии.

Запуск биологического спутника прошел успешно, что существенно приблизило пoлет человека в космическое пространство, вероятно поэтому оба руководитeля находились в отменном расположении духа. От них как бы исходила особая аура ожидания гpaндиозного успеха. Олег Георгиевич сразу прошел в соседнее помещение, где тогда проводились космические исследования. Евгений Анатольевич задержался у нас и заслушал бригаду. Импозантный, с внимательно­неторопливой манерой разговора и почти щеголеватой выправкой, он сразу располагал к себе окружающих.

Карпов руководил ЦПК в его самый «звездный» период, до полета космонавта № 8, и ушел только потому, что центр приобрел настолько значимую государственную роль, что статус военного медика перестал соответствовать табели о рангах; требовался уже «многозвездный» генерал.

Евгений Анатольевич снова вернулся в институт на должность заместителя командира по общим вопросам в 1963 году. Это был не­плохой период в его жизни. Институт, в котором он служил ранее с 1947 года, он знал отлично; в то же время значительно ослабился «прессинг» непрерывных оперативных и особо ответственных заданий, xapaкrepных для ЦПК, появилась долгожданная возможность обо6щиrь свой научный опыт. У Евгения Анатольевича был собран обширный материал по проблеме воздействия на человека экстремальных авиационных и космических факторов. Его диссертация по этой теме послужила существенным вкладом в формирование одной из важнейших в настоящее время концепций профессионального здоровья. Получил он и звание генерала, правда, не с первой попытки. По его собственному выражению, «за прежние заслуги».

Поскольку он курировал направление работы нашего отдела, мне приходилось постоянно «выходить на него» при решении повседневных вопросов. Сложилось так, что наши формально­служебные отношения, несмотря на очевидную разницу служебного положения, стали перерастать в партнерско­товарищеские. При этом подтвердились самые первые впечатления о его характере и манере поведения — он решал все вопросы разумно и взвешенно, без нервозности и cyeты; от него веяло своеобразным духом «нормативности», надежности. Соответственно, он был вправе рассчитывать на стабильные благоприятные перспективы и для своей служебной деятельности. Однако жизнь оказалась сложнее. Ю.М.Волынкина на должности начальника института сменил Николай Михайлович Рудный, впоследствии много лет возглавлявший Службу авиационной и космической медицины ВВС. Он откровенно ревновал к известному этапу биографии Карпова, хотя и имел собственную достойную биографию. Николай Михайлович, будучи многоопытным аппаратчиком и человеком с высоким уровнем тревожности, вполне успешно трансформировал свой психологический дискомфорт в служебно­административные формы, существенно ограничивающие круг задач и вопросов, ранее решавшихся Е.А.Карповым. Сделать это было не сложно, поскольку Главкомом ВВС был назначен П.С.Кутахов, бывший летчик Н.М.Рудного еще со времен Великой Отечественной войны. Поэтому, когда Евгению Анатольевичу поступило из МГА предложение возглавить Филиал авиационной медицины (ФАМ) ГосНИИ ГА, он, не задумываясь, согласился. Тем более что ему разрешалось взять с собой группу ученых института на руководящие должности.

С переходом Е.А.Карпова в гражданскую авиацию значительно повысились уровень и интенсивность исследований по проблемам авиационной медицины, представителей медицинских учреждений МГА стали постоянно приглашать на международные конгрессы и симпозиумы по авиационной и космической медицине. Одним из наиболее существенных результатов работы Е.А.Карпова в ФАМ послужила разработка автоматизированной многоканальной системы предполетного осмотра, за которую он в последующем получил одну из престижных премий Совмина. Однако со временем его коснулась очередная «зачистка», которую периодически проводил министр гражданской авиации Б.Бугаев в отношении военных кадров. Последовали беспрерывные комиссии и придирки. В этой ситуации Е.А.Карпов проявил свой здоровый консерватизм и не счел нужным оправдываться или пуститься в политиканство, бесконечное выяснение отношений, как это было принято по тем временам. Возможно, он был несколько старомоден — и просто ушел.

И на пенсии Евгений Анатольевич оставался верен себе — к участию в организации музеев космонавтики в регионах он относился так же обстоятельно, как в свое время к докладам на государственных комиссиях, где принимались важнейшие решения по космонавтике.

Остается опpeделенное чувство горечи по поводу ситуации, сложившейся вокруг него в последний период его жизни. Нельзя сказать, что о нем забыли, но ситуация была близкой к этому. Большинство космонавтов, которые при его помощи и поддержке пpeодолели барьер и расправили крылья, столь необходимые для полета, предпочитали о нем не вспоминатъ, и на очередных торжествах им приходилось иной раз напоминать, что в зале находится первый руководитель ЦПК. Правда, необходимо подчеркнуть, что это не относится к Ю.А.Гагарину и Г.С.Титову, которые старались не забывать первого командира своего отряда.

После смерти Е.А.Карпова (в 1990 году в возрасте 69 лет) появилось только две публикации, посвященные его памяти (Ярослава Голованова в «Московской правде» и автора представленного материала в журнале «Авиация и космонавтика»); что и говорить, «не густо».

Вспоминается один эпизод из давнего прошлого.

«Зубры» нашего института, вполне заинтересованно отслеживающие, под чье внимание попадает вчерашняя молодежь, заметив мою дружбу с Евгением Анатольевичем, не раз беседовали со мной на тему примерно следующего содержания: «Ты не смотри, что Карпов ведет себя скромно, если бы ты знал, какая у него дача…» Далее давалось понять, что на ней отразился весь материально-технический потенциал, которым обладали оба родственных и прославленных учреждения (ЦПК и ИАКМ). И как­то летом (помнится летом 1973 r.) меня приглашает Евгений Анатольевич на уикенд на свою дачу в небезызвестный теперь Семхоз. Подышать свежим воздухом, а заодно выполнить комплекс упражнений военно­прикладного характера. По прибытии ожидаемого особняка не обнаружилось, на участке стояло скромное летнее строение, сколоченное, похоже, из расколоченной деревянной тары. Лишь второй этаж отличала «благородная» вагонка, но в объеме не болee 1,5~2 куб. м. Существовавший в воображении однополчан «роскошный особняк» не имел водопровода. Вода доставлялась из колонки, расположенной метров за 300. Средства ее доставки — тележка с вертолетными «дутиками» с устанавливаемыми на ней полномерными бидонами (в каких колхозники возили молоко на рынок) — гармонично дополняли интерьер нашей космической эпохи. «Дорога жизни», по которой доставлялась в дом вода, отличалась обилием рытвин, кочек, узловатых переплетенных корней деревьев, которые так свойственны нашему Подмосковью. Уже одного дня, проведенного в хозяйственных хлопотах, было достаточно, чтобы понять — Евгений Анатольевич, имея большую семью, жил в условиях жесткого самоограничения и весьма скромно, выполняя при этом всю тяжелую работу по дому.

Утром предстояло новое испытание — транспортировка бетонной плиты от ворот на задний край двора. Транспортировка осуществлялась древним способом, т. е. на деревянных катках. На середине пути внутри бригады (выражаясь языком авиаторов, экипажа) npoизошел сбой, плита ушла в сторону, сбив Евгения Анатольевича в канаву и придавив ему ноги на уровне голеней. О серьезности положения свидетельствовала кровь, быстро показавшаяся из ссадин. Помощи ждать было не от кого — на соседних участках ни души. Лишь Александра Демидовна (жена Евгения Анатольевича) на террасе распевала арии из опер на украинском языке. Ев­гений Анатольевич закусил губы и молчал, прекрасно понимая, что, если жена увидит случившееся, положение значительно осложнится. С трудом втиснув пальцы под плиту, начинаю тянуть, но она не поддается. Положение безвыходное, продолжаю тянуть, и, когда глаза стали вываливаться из естественных углублений, плита подалась вверх сантиметров на 5. Этого оказалось достаточно, что­бы освободить зажатые голени.

Сгоряча мы молча, но наученные опытом, уже приноравливаясь друг к другу, дотащили плиту до места, устроив по этому поводу «большой перекур».

То было в воскресенье, а в понедельник на директорате института обсуждалась моя кандидатура на должность старшего научного сотрудника. Все высказались против (ясное дело, рановато еще, а в армии всегда либо рановато либо уже поздно). Только Евгений Анатольевич дал мне положительную характеристику и, помолчав, добавил: «К тому же он человек проверенный». И все закончилось хорошо».

Может быть, наконец, в институте, где Карпов работал, в «Научно­исследовательском испытательном центре подготовки космонавтов имени Ю.А.Гагарина», в Музее космонавтики отдадут должное памяти этого человека. Человека, который был первым командиром отряда солдат­испытателей, прокладывавших на земле дорогу в космос, который был первым командиром первого отряда космонавтов, в котором космонавты нынешние вряд ли знают имя командира их первой двадцатки. Человеку, который в 5.30, 12 aпреля 1961 roда подошел к спящему Гагарину и сказал: «Юра, пора».

Началось первое утро космической эры.

Такие как Евгений Анатольевич Карпов — национальное достояние.

Они принадлежат истории.