Научный флот пошел на «иголки»

Снимки сделаны участниками научной экспедиции, руководимой заместителем директора института Михаилом Флинтом. В Институте океанологии около 1200 сотрудников, из них 105 докторов, 260 кандидатов наук. Недавно институту исполнилось 70 лет

- 1945 год — страна в руинах, а правительство (Совнарком) при­нимает решение об организации Института океанологии, выделяет для него ресурсы. Документ как приоритетный подписывает Ио­сиф Сталин. И уже на следующий год по постановлению Президиу­ма Академии наук институт начи­нает работать.

- Приведу еще более порази­тельный пример. В 1921 году, когда еще не всюду закончилась Граждан­ская война, при всеобщей разрухе и нищете Ленин подписывает декрет о создании Плавучего морского науч­ного института. На достройку зверо­бойной шхуны «Персей», передавае­мой для исследований, на оснащение ее необходимым оборудованием го­сударство нашло золото. Плавморнину поручили разобраться с про­мысловым потенциалом полярных морей, прежде всего Карского. Рас­считывали, что они обеспечат про­дуктами россиян. Впервые в истории исследование океана стало частью государственной политики. Десятки экспедиций на «Персее» прошли по сибирским полярным морям — и ни в одном не выявили промысловых зон.

- Если проще — ловить в них не­чего?

- Наука предупредила: не надо, опираясь на ложные прогнозы, на­прасно тратить средства на орга­низацию промысла на Севере. Ма­териалы тех лет использовали и мы при исследовании биологической продуктивности полярных морей. В Баренцевом море за год вылавлива­ется около 4,5 миллиона тонн рыбы. Из них около 1,2 миллиона тонн (это 30 процентов отечественного оке­анического улова) — российскими рыбаками. Во всех остальных си­бирских полярных морях промысел не превышает 400 тысяч тонн. Бо­лее того, изменения климата, кото­рые мы способны прогнозировать, ожидаемое потепление не приведут к заметному росту биологической продуктивности ни в Карском, ни на другом, восточном, крыле Россий­ской Арктики — в Чукотском море.

Обь и Енисей несут в Карское мо­ре 1,2 тысячи кубических километров воды в год. Плотность ее примерно в 1,5-2 раза ниже тяжелой соленой.

Так в море образуется два слоя. Дру­гие, как и Карское, тоже двухслой­ные. Традиционного перемешивания (пресная вода при понижении тем­пературы тяжелеет, опускается, вы­талкивая вверх соленую) не происхо­дит. «Сезонный плуг» не работает, не перепахивает слои. Пресная вода не пропускает минеральные вещества, питание в верхнюю часть моря.

- Быстрый подъем Института океанологии обусловлен исследователями-полярниками, собран­ными первым директором. Они были ядром, вокруг которого бы­стро сформировался коллектив, совершивший невозможное, — по­вторивший арктический прорыв в Антарктиде, в Южном океане.

- Созданием Института океано­логии государство заявило о начале конкуренции с западными страна­ми за Мировой океан. Земная суша была уже поделена, а передел ее, как показала Вторая мировая вой­на, крайне рискованное и крова­вое занятие. В Мировом же океане, охватившем 72 процента планеты, оставалось еще немало лакомых ни­чейных кусков. И не секрет: страны, успевшие хорошо освоиться в нем, получали неоспоримые стратегиче­ские преимущества.

Институт, получивший первое действительно научно-исследова­тельское судно «Витязь», вышел в Мировой океан — приступил к изуче­нию его святая святых — глубин. Тогда, в конце 40-х — начале 50-х, в научной среде, прежде всего среди физиологов и биохимиков, преобла­дало убеждение о том, что давление свыше шести тысяч атмосфер уби­вает биохимические процессы, то есть жизнь. Поэтому все океанские впадины, глубина которых превыша­ет шесть километров, — пустое про­странство, мир без жизни.

Но наши лучшие умы, сторонни­ки академика Владимира Ивановича Вернадского, утверждали: природа не терпит пустоты и заполняет ее тем или иным способом. И это был не схоластический спор ради спо­ра. На кону стояла судьба Мирово­го океана, значит, и человечества. Страны, владевшие мирным и не­мирным атомом, предложили самый дешевый и эффективный способ избавления от радиоактивных отхо­дов — топить в безжизненных глуби­нах океана.

Участники наших экспедиций на «Витязе» активно и настойчиво «по­лезли» в самые глубокие впадины мира — и государство разрешило им такое дорогостоящее «баловство», хотя зарубежные, как сейчас говорят, эксперты у виска пальцем крутили. И «пролезли» — сперва протралили Ку­рило-Камчатскую впадину на глуби­не 8-9 километров, затем — Мариан­скую, ниже 10 километров. Впервые были подняты на белый свет жители бездны. Более того, ученые нашего института доказали, что глубины не изолированы, сообщаются с высоколежащими слоями воды. На между­народной выставке в Лондоне пред­ставители Института океанологии сенсационно объявили об открытии современного живого мира в глубо­ководных впадинах и предъявили экспонаты в доказательство. С иде­ей превратить океанские бездны в могильники радиоактивных отходов было покончено навсегда.

- Вы ничего не сказали о ра­боте в Арктике в послевоенные годы. Она перестала быть приори­тетной?

- Ее просто потеснили в публич­ном поле новые направления ис­следований. Но их объем постоянно увеличивался и в Заполярье. Про­должалось научное обеспечение Се­верного морского пути, грузооборот по которому постоянно рос. Добави­лись заявки от металлургической, газовой, нефтяной отраслей. Мало кто знает, что морская геология за­рождалась в Институте океанологии.

- Россия получила хорошее ар­ктическое наследство от СССР?

- Прекрасное — и территориаль­ное, и научное.

- И не сохранила его — отдала значительные территории с бога­тейшими биологическими и угле­водородными ресурсами в Барен­цевом и Беринговом морях.

- Как ученый-океанолог скажу, что я и практически все мои колле­ги не понимаем, зачем нужно было уступать участки моря и шельфа, ко­торые по праву, совершенно обосно­ванно издавна принадлежали России.

- Институт потерял многих уче­ных, сократил объем исследова­ний из-за отсутствия средств?

- Деньги, финансирование — пока­затель отношения государства к на­уке. Институт океанологии, как орга­низация фундаментальной науки, ока­зался фактически невостребованным. Благодаря научному флоту у России крупнейший «пакет акций», дающий основания претендовать на исполь­зование ресурсов (биологических, сы­рьевых) почти во всех зонах Мирового океана. Судьба самого флота печальна: судно «Академик Курчатов» прода­но на иголки (на металлолом), «Дми­трий Менделеев» — на иголки, новый «Витязь» с его прекрасными лаборато­риями — тоже на иголки, «Рифт» — спи­сывается, ждет продажи.

Остались на плаву два акусти­ческих судна — «Академик Иоффе» и «Академик Сергей Вавилов». Но, к сожалению, мы их используем на коммерческих туристических марш­рутах в Антарктиду. Правда, какое- то, к сожалению, явно недостаточ­ное время удается выкраивать и для работы на науку.

Недавно Федеральное агентство научных организаций приняло реше­ние создать единый центр эксплуата­ции научного флота. Прямо сказано, что использование даже оставшихся судов государству не по карману. Наука настолько динамична, что ес­ли не идешь вперед, то неизбежно отстаешь. Нас вынудили к «бегу на месте». Если в 80-е годы страна была лидером в изучении Арктики, то сей­час вернулась «в общий строй». Это не преминуло ударить по интересам России. В 2001 году она обратилась в ООН с просьбой расширить терри­торию арктического шельфа. Заявку отклонили из-за отсутствия доста­точного научного обоснования.

- Каким должен быть общий подход к освоению Арктики?

- Мы должны понимать, что оке­ан, его моря неоднородны. Это не одна сплошная усредненная масса. В них есть кульминационные точки, в которых сосредоточена океанская жизнь. Эти точки, самые ранимые зоны, нужно по-особому защищать, охранять, использовать безопасные щадящие технологии добычи ресур­сов. К каждой зоне, к каждой аркти­ческой территории необходимо под­ходить с индивидуальными эколо­гическими проектами. Совершенно очевидно, но очевидно для знающих, что в Заполярье есть места, требу­ющие особой заботы. А есть такие, где можно серьезно воздействовать на экосистему без особых послед­ствий для нее. Отсюда обязательный вывод: управление экологией — раз­работка норм, стандартов, контроль за тем, как коммерческие структу­ры исполняют их — задача государ­ства. Правительство обязано найти способы ее решения. В России есть государственная Академия наук, жи­вущая за счет налогоплательщиков. Разработка научных норм, стандар­тов, принципов и средств контроля должна быть поручена ей. Сам кон­троль — специализированной госу­дарственной структуре, возможно, и силовой. Север слишком раним, чтобы охранять его только словом…

- Заморозив арктические ис­следования на 15 лет, Россия сама ограничила собственные права и возможности и в океане, и на океанском шельфе. Неудача с первой заявкой на присоедине­ние хребтов Ломоносова и Менде­леева, котловины Подводников, южной оконечности хребта Гаккеля и зоны Северного полюса (об­щая площадь шельфа — 1,2 милли­она квадратных километров) — это серьезное предупреждение.

- Заявка 15-летней давности была недостаточно подготовле­на — остались неиспользованными даже имеющиеся материалы. Но, вы правы, у нас не было главного аргумента — керна, подтверждаю­щего единство удаленного шельфа и континентального шельфа Сибири. Россия за эти годы сама не освоила технологии бурения шельфа и вы­шла из международной программы морского бурения ради экономии двух миллионов долларов. Такая экономия совершенно неоправдан­на. Мне запомнился совет Марка Твена внучке: покупай землю, как известно, Господь Бог больше ее не производит. Шельф, на который мы претендуем, действительно россий­ский. Но на него есть и другие же­лающие: на одни участки — Дания, на другие — Канада, Норвегия и даже США. Надо учитывать и не очень до­брую к России политическую ситу­ацию.

На этот раз наша заявка, вто­рично поданная в ООН в августе 2015 года, научно обоснована. Ее обоснованием занимались ученые и специалисты группы, собранные академиком Николаем Павловичем Лаверовым. Ею подготовлена геоло­гическая модель эволюции арктиче­ского бассейна, доказывающая, что эти участки морского дна — есте­ственное продолжение сибирского континентального шельфа. Но об­разцы пород и сейчас очень бы при­годились…

Фото Михаила Флинта