История начинается с Памяти
Сегодня — о 35-й годовщине вывода советских войск из Афганистана
Нашей десятилетней войне посвящены уже сотни исследований и тысячи мемуарных книг — с разной долей допущений. Придерживаясь принципа очевидности для участника событий, подведу наименее разноречивый итог. Конспективно отвечу на типичные вопросы. Их, как правило, пять.
Первый вопрос: зачем мы туда вошли?
Во-первых, решение о вводе войск зиждилось на логике глобальной конфронтации: или мы опередим Запад, или он нас. И уже не важно, насколько этот Запад стремился подчинить себе именно Афганистан, феодальную страну, занимавшую 108-е место из 129 по тому времени, относившихся к «развивающимся». Впрочем, не только мы и не только тогда считали, что «свято место пусто не бывает».
Во-вторых, более предметная задача состояла в том, чтобы отдалить от советских рубежей угрозу исламизма, который стал реальностью после «антиимпериалистической революции» в Иране — у наших тогда общих с Афганистаном соседей. Именно в Афганистане исламизм и «империализм» грозили сдвоить ряды. Они их и сдвоили.
В-третьих, это — идеологический соблазн, исходящий от кабульских правителей. Они всегда рассчитывают на внешнюю помощь в поддержании государственности этой этнически и социально сверхпереплетенной страны. В этом смысле вторичны и «социалистическое» оправдание Тараки-Амина-Бабрака-Наджибуллы, и не менее иждивенческое — их предшественников и преемников. Лишь талибы — да и то относительно — пытаются опереться на кажущуюся пуштунам самодостаточность под сенью «единственно правильно трактуемого всемирно побеждающего» учения Пророка. Парадокс состоит в том, что Афганистан всегда безопаснее «кормить», чем рассчитывать на его «самоокупаемость». Об этом забыли не только мы. И не только тогда.
Наконец, в 1979-м что-то да значила «интернациональная солидарность с братским народом». Своих единоверцев Москва бросить не могла, ибо на ней строился весь «антиимпериалистический лагерь». Была и уверенность в победоносности своей армии, доказанная в Венгрии 1956 года и Чехословакии 1968-го. Сработал и «импульс» недавней вьетнамской победы, подтвердивший, что «нет таких крепостей, которых не взяли бы…» Проводилась аналогия со Средней Азией, в XIX веке «умиротворенной за 30 лет, а в 20-х годах XX — за 3 года». Наконец, был еще жив и горький романтизм далекой «Гренады моей». Взыграло и самолюбие, оскорбленное чилийской осенью 1973 года.
Второй вопрос: что мы делали в Афганистане?
Строили эту страну по лекалам советской Средней Азии. Причем с упором на социально-экономические реформы — без изначального посягательства на культурно-исторические традиции афганцев. Беспрецедентные для афганской истории более 150 только общегосударственных объектов — тому подзабытое подтверждение: сколько их осталось сегодня, если не считать аэродромы? Да, это строительство опиралось на нашу военную поддержку. Потому что тех, кого мы хотели видеть энтузиастами-реформаторами и друзьями СССР, оказалось удручающе мало. В практическом смысле пришлось противостоять сотням племенных и прочих формирований, воевавших за неизменный для них уклад жизни, не вникая в социальные новации, уклад, что лет на 200 отстоял от общепринятых представлений второй половины ХХ века. В подтверждение — диалог с афганцем, который слышал слово «Москва»: «За сколько сатлов (ведер) маша (дешевая бобовая культура) можно в Москве купить ишака?» — «В Москве нет ишаков». — «Неужели такой маленький город, что не нужны даже ишаки…»
Свою лепту внесли и западные «товарищи», не погнушавшиеся собрать против нас и глобально-террористическую «Аль-Каиду» (с ее медийно запрещенным продолжением в лице ИГИЛ*), и «раннефеодальный «Талибан»*. Многое ли у нас получилось? Куда меньше того, чего добивались. Причины — смотри выше… Но! Даже потомки тогдашних моджахедов — дехкане (крестьяне)-дуканщики-караванщики-менялы и прочие (включая, кстати, деревенских мулл(!) — к советским относятся скорее с ностальгией. Хотя бы потому, что шурави не только сливали солярку и давали лекарства («примешь — и, видит Аллах, зуб не болит»), но и торговались на базарах. Значит, уважали тамошних трудящихся. В отличие от западных преемников…
На афганском ковре, вывешенном на международной выставке-ярмарке, красуется «голубая мечеть» в Мазари-Шарифе и советский танк Т-72… Или еще образнее: афганский беженец в Париже, разговорившись с заезжим «шурави», не скрывает восторга: «Шурави — это круто!»
Третий вопрос: какую цену заплатили мы и афганцы?
Остановимся на цифрах, сколько-нибудь документальных и сбалансированных. Мы потеряли около 15 тысяч военнослужащих при приблизительно 50 тысячах раненых, травмированных, ставших больными и так далее. До трети всех погибших и пострадавших стали жертвами несчастных случаев, как связанных, так и не связанных с боевой обстановкой. Попали в плен и пропали без вести 417 военнослужащих (из них 130 были освобождены до вывода советских войск). Судьба остальных доподлинно неизвестна. Кстати, США за десятилетие вьетнамской войны потеряли погибшими в четыре раза больше, без вести пропал 1741 американец.
Поддержка кабульского правительства стоила нам 800 миллионов долларов ежегодно. На содержание 40-й армии (ведение боевых действий) также ежегодно расходовалось около 3 миллиардов долларов США (в ценах тех лет). Потери афганцев — по документам, к которым, разумеется, можно придраться, — не менее 300 тысяч военнослужащих правительственных сил, госслужащих и мирных жителей. Ранеными могли быть более 80 тысяч человек. Покинули страну — от 2,7 миллиона жителей. Повторю: мы не искали минимальные цифры. Мы отвергли сильно политизированные уверения — со многими нулями в конце. И проклятиями нам в спину.
Четвертый вопрос: ну и какой вывод?
Подождем с выводами. Вместо них назовем главный парадокс, он же — урок всей афганской кампании. Не было ее «бизнес-плана». Оказался не просчитан объем экономической нагрузки на нашу страну, без того втянутую в нескончаемую гонку вооружений. Мы не оценили и преференции от контроля за пустынями и горами. Даже строительство железной дороги из Термеза в Хайратон предполагало фактически односторонние поставки в Афганистан. Так или иначе, лозунг Великой Отечественной — «Мы за ценой не постоим!» — оказался клиширован совершенно в другой геополитической обстановке. Этим не исчерпывается череда причинно-следственных увязок, иллюзий и порывов, преисполненных лучшими намерениями, над которыми витали непрописанные «даешь!», «однокоренные» с «авось». Вот о чем следует помнить…
Но есть и другое. Сегодняшнее состояние вооруженных сил и вообще «военного дела» напрямую связано с опытом афганской и чеченской войн. Это относится к успехам и проблемам. Нашим и, прямо скажем, наших противников. Нас же Афганистан подтолкнул к системному обучению на поле боя — другие оказались к этому менее расположенными. Иная публицистика сегодня неактуальна…
Пятый вопрос: что теперь с Афганистаном?
Его состояние, а заодно и статус бесстрастно определим так: это, как и прежде, формально самостоятельное образование, малопонятное широкому международному окружению и угрожающее соседям своей непредсказуемостью. Почти 20-летнее западное в нем присутствие сколько-нибудь рационально оправдывалось исключительно размещением американских баз вблизи Ирана, Китая, «отечественной» Средней Азии и Пакистана… При этом большинство афганцев: а) менее чем когда-либо осознает себя гражданами единого государства, так как за несколько военных поколений привыкли рассчитывать лишь на родное племя, а то и «отряд самообороны»; б) считает «Талибан» силой, единственно регламентирующей духовную и материальную сферы бытия; в) воспринимает иностранцев в лучшем случае как источник разнообразия «наркоцентричной» хозяйственной жизни, не становящейся от этого богаче из-за всепоглощающей коррупции, в худшем — цивилизационными антиподами, навязывающими им «марсианские» стандарты и воззрения; г) относится к войне как к форме существования, единственно доступной их пониманию и опыту; д) не испытывает угрызений по поводу своей глобальной наркоэкспортной роли, ибо «героин, видит Аллах, это просто сельхозпродукт, более востребованный рынком, чем, скажем, шафран»: до 60 процентов всех внутриафганских финансовых расчетов так или иначе связаны с наркобизнесом, ныне менее признаваемым, чем до августа 2022 года. Тем не менее «наркознаменатель» внутренней жизни Афганистана все более распространяется на остальной мир… Грустно…
* * *
Лучше вспомню утро 15 февраля 1989 года. В версии тогдашнего офицера связи взаимодействия с военными наблюдателями ООН, проще говоря, меня, военного переводчика.
Около 8 утра — мимо ооновского поста в Турагунди, на афганской стороне речки Кушка, прогромыхал последний в выводимой нами колонне грязный танковый тягач. С залихватской надписью при многих шрифтах «Ленинград — Всеволожск».
Минут через 40 за нами, то есть двумя ооновцами и мной, прибыли уже не армейские посланцы, а пограничники. Невысокий плотный майор налетел на меня с требованием найти… простыню. Немедленно и во что бы то ни стало. Нашел, не без приключений, и вручил.
Около 10:00 эта простыня оказалась за нашим остановившимся уазиком. На середине моста через речку Кушка. Мы, пятеро советских: двое сопровождавших нас, двое нас встречавших и я — вытерли об нее ноги. Встретивший нас полковник-пограничник с непередаваемым чувством произнес матерно-хлесткое: «Ну что, ребята, войне, скажем так, конец!..»
В 10:20 канадский военный наблюдатель ООН майор Дуглас Майр озвучил фразу, перевод которой я осилил не сразу, но помню до всхлипов и придыхания: «Насколько мне известно, по западной оси вывода — советских войск не осталось…» Точка.
…и не хочется ничего добавлять… У французов, считающихся основоположниками военной историографии, есть заповедь: задача очевидца состоит в честном воспроизведении того, что он видел. Выводы сделают внуки…
* Признаны террористическими организациями.
4206
